- Ты хочешь сказать - поглядываю на мужчин? - Ольга, к его удивлению, не обиделась, а, наоборот, оживилась. - И Федя на меня всегда злится за это... - Она нежно засмеялась, будто увидела перед собой своего ненаглядного Федю. - Ему я не сознавалась, а тебе могу... Конечно, в том, что ты вдруг растревожил в себе старое, и я немало виновата. Прости меня, Сережа, за это. Перед многими мужчинами, даже весьма солидными, так сказать, личностями, я была виновата... Но так ли уж сильно?! - Она прикоснулась рукой к его груди и снисходительно засмеялась. - Меня просто бесит и обижает самоуверенность и непостоянство иных мужиков! И каюсь, я не одного из таких самонадеянных индюков сводила с ума - будто нечаянным взглядом или безвинной улыбкой... Не ради забавы, поверь, а во имя веселой для меня мести за обманутых ими женщин, за их жен.
Если бы Сергей Матвеевич или Ольга в эту минуту оглянулись, то увидели бы, как, зажав платком рот, от окна, где они стояли, пробиралась Аида. Плечи ее сотрясались от рыданий.
Поезд замедлил ход и вскоре замер. Наступила та напряженная и сторожкая тишина, которая бывает только ночью в стоящем вагоне, когда слышен любой шорох и даже легкий вздох. Вот и сейчас послышались чьи-то сдавленные всхлипы, но в эти дни людской плач никого не удивлял, напоминая лишь о войне. Впрочем, война и сама напоминала о себе всполохами пожаров, кровянивших за окном край темного неба, грохотом далеких и близких бомбежек.
Вскоре поезд снова деловито татакал колесами, с шумом пронзая упругую и свежую сырость ночи. Сергей Матвеевич ощущал своим плечом теплое плечо Ольги и после услышанного от нее чувствовал себя так, словно не мог продышаться и наладить размеренный ритм толчков своего сердца. Хотел заговорить, но мешала горькая сухость во рту и в горле. Наконец решился и, наклонившись к Ольге, хрипло и горестно прошептал:
- Самое прекрасное в тебе - глаза и улыбку - ты превратила в орудие мести...
- Нет, - почти зло ответила Ольга. - Самое прекрасное в человеке его ум и сердце.
- Ну хорошо, - примирительно сказал Сергей Матвеевич, - а за какие провинности ты мстишь мне?..
Ольга промолчала, потом тихо засмеялась и ответила не то в свое оправдание, не то в его осуждение:
- О тебе, признаться, я думала лучше... И не забыла о своей давней вине перед тобой. Поэтому не знала, как держаться, чтоб понять, простил ты меня или нет... Ну вот, а получилось плохо... Но разве сейчас до этого?
В Москву приехали в первой половине дня, когда над городом уже стоял давящий, душный зной. На Ленинградском вокзале, среди сутолоки и галдежа, прощались с Ольгой, заспешившей в свое новое пристанище - квартиру покойных стариков Романовых, где ее дожидалась дочь Ирина. Сергей Матвеевич был озадачен тем, как Аида, обливаясь слезами, ошалело целовала Ольгу, словно навечно расставалась с самым дорогим для нее человеком. А когда Ольга растворилась в толпе, Аида, к удивлению мужа, будто лишилась слуха и речи...
Сергей Матвеевич должен был отправить ее домой на Волгу. Переезжали на Павелецкий вокзал, добывали там через военного коменданта билет, а затем он усаживал ее в поезд, уходящий в сторону Саратова. Аида все молчала и хмурилась, а он, теряясь в тревожных догадках, делал вид, что не замечает ее дурного настроения. Попрощались будто и не холодно, но без слов. Он задержался у открытого окна вагона, напротив ее места в купе. Аида выглянула только тогда, когда поезд тронулся. Скорбно, одними губами улыбнулась, тая в невидящих глазах недвижную, какую-то гневную печаль, и сказала:
- Позвони мне, когда решатся твои дела. - Потом словно проснулась, кинулась к окну, и по ее щекам крупными горошинами потекли слезы.
Поезд набирал ход. Сергей Матвеевич, натыкаясь на провожающих, продолжал идти рядом с вагоном, вглядываясь с необъяснимым волнением в лицо жены.
Он мысленно видел ее потом все время, пока ехал с вокзала до гостиницы "Москва", чтобы в "заводском" номере побриться, сменить сорочку и отправиться в наркомат. И чем больше думал о странном и непривычном настроении Аиды, тем сильнее охватывало беспокойство.
В знакомом номере гостиницы никого не застал, но по чемоданам в передней и гостиной, по туалетным принадлежностям в ванной комнате понял, что людей тут битком. Сразу же позвонил в наркомат. Его звонку в управлении кадров обрадовались и попросили срочно перезвонить наркому Шахурину.
И вот долгожданный разговор.
- Дорогой Сергей Матвеевич, время, сам знаешь, какое, - энергично чеканя фразы, говорил в трубку нарком. - Мы представили тебя на директора сибирского филиала авиамоторного завода. Но сначала придется строить его и вести монтаж эвакуированного с запада оборудования. Согласия твоего не спрашиваю: это приказ. Война!..
- Понятно, Алексей Иванович.
- Не сегодня завтра состоится решение Политбюро по этому поводу. Так что никуда не исчезай. - И нарком положил трубку.
Ну что ж, рано или поздно Сергей Матвеевич ждал подобного назначения. Но в каком месте Сибири будет этот завод? По телефону на такой вопрос не ответят.
Он будто увидел, как на необъятном пространстве начинают вырастать корпуса цехов завода... И вдруг это мимолетное видение вытеснила вновь встревожившая мысль: "Ольга! Это Ольга что-то успела сказать Аиде по бабьей слабости! Но что и зачем?!" Почувствовав, как размеренными толчками застучала в висках кровь, начал резкими поворотами диска на телефонном аппарате набирать знакомый номер.
Откликнулась Ирина. Голос ее прозвучал не то с унынием, не то с какой-то отрешенностью:
- Вас слушают...
- Ирочка, здравствуйте! Это Сергей Матвеевич. Почему вы такая грустная?..
- Да так... Есть причина...
- Понимаю и не спрашиваю. Можно Ольгу Васильевну?
Ирина почему-то тяжело задышала в трубку, затем после томительной паузы приглушенно сказала:
- Сергей Матвеевич, а нельзя попозже? Маме сейчас очень плохо.
- Что случилось?! Заболела?!
- Нет... Наш отец, говорят, попал... в плен... к немцам. - Затем послышался плач Ирины, который тут же утонул в частых гудках.
Чудовищно!.. Сергей Матвеевич, столько размышляя об Ольге, ни разу в эти дни не подумал о том, что с генералом Чумаковым может случиться там, на фронте, непоправимое...