Когда я вспоминаю о престраннейшем приключении, случившемся со мной, я говорю: «Все дело в Бюире», как некогда говорил Диккенс: «Все дело в Скирсе».

С Бюира оно началось. Бюиром оно и кончилось.

Я считаю его другом, потому что редко проигрываю ему в шахматы и потому что он старается быть мне приятным, оказывая мелкие и частные услуги, а, может быть, и потому что с тех пор, как он носит широкополую шляпу и курит шотландскую трубку «бульдог», между нами появилось некоторое сходство, правда, совершенно поверхностное.

Сходимся мы и во вкусах — любим солянку, вино Кот-Роти и голландский табак.

Бюир — уроженец Котантена, древнейшего района Франции, откуда, как известно, вышло большинство французских ювелиров; служит он в «Вилфер и Бровейс», известной ювелирной фирме с солидной репутацией.

К новому году владельцы фирмы выдали ему солидную денежную премию и бесплатный железнодорожный билет, деньги доставили ему удовольствие, билет буквально осчастливил его.

— Знаете, как я провожу воскресный день? — говаривал он мне, розовея от удовольствия. — Я прихожу на вокзал, сажусь в любой поезд, даже не узнав, куда он направляется, и выхожу из вагона, как только мне захочется. Так, почти не тратя денег и времени, я удовлетворяю свою ненасытную потребность во встречах с неведомым.

Я счел мысль удачной, скрывая, что немного завидую ему. Еще ребенком меня часто охватывало бродяжническое настроение, и я пускался в путь и шел прямо-прямо, никуда не сворачивая, в надежде добраться до неведомых и блистающих горизонтов.

— Как-нибудь я одолжу вам свой билет, — пообещал он, — ни один контролер не заметит обмана, ведь мы похожи, как братья.

Он сдержал свое слово.

Целый день я колебался, стоит ли использовать сей драгоценный билет, а потом, уже в сумерках, как-то сразу решился — уже темнело, а вокзалы освещались плохо. Я выбрал стоящий в тупике, мрачный пригородный поезд, маленький и грязный. Забрался в купе и уселся на подушки, обитые голубой саржей, под тусклой газолиновой лампой.

В тот момент, когда раздался гудок, и завизжали отпущенные тормоза, на подножку вскочил человек, увешанный пакетами. Я протянул ему руку, и, как только он расположился против меня, он выразил мне свою признательность.

Это был жизнерадостный разговорчивый человек, и я запомнил его речи полностью:

— Сегодня праздник у моих соседей. Их фамилия — Клифуар. Странная фамилия, не правда ли? В наших местах так называют духовые трубки, которыми балуются все детишки. Но люди они славные и празднуют сегодня серебряную свадьбу. Я везу им кондитерские изделия — безе, ромовые бабы, фисташковое печенье. Между нами, боюсь за безе, уж очень оно хрупкое. Ну ничего, все перемелется, мы уже старые друзья. Будут зразы с креветками, жаркое, курица с маслинами.

Я улыбнулся, почувствовав симпатию к незнакомцу, ибо он назвал три моих любимых блюда.

— Я, — продолжал он, — могу удовольствоваться и обычной хорошей солянкой с сосисками, салом и кусочками обжаренной свинины.

Я тайком зевнул, но не от скуки, ибо люблю кулинарные рассуждения, а от вдруг возникшего чувства голода — мне захотелось сочной солянки.

Содержание нашей последующей беседы не изменилось — мы сравнивали эльзасскую солянку с немецкой. Потом солянку с копченостями, которую подают в Арденнах, с австрийской солянкой с сосисками.

В это время поезд, который останавливался уже несколько раз, замедлил свой ход, и я поднялся.

— Я выхожу здесь; большое спасибо за компанию, до свидания!

Я протянул ему руку.

Он с силой схватил ее, и я увидел, как вдруг побледнело его толстое доброе лицо.

— Это невозможно, — пробормотал он, — вы не можете здесь сойти… сойти… здесь.

— Почему бы и нет… Прощайте!

Я открыл дверцу и выскочил на перрон. Он сделал бесполезный и, как мне показалось, отчаянный жест, пытаясь удержать меня.

— Вы не можете сойти здесь!.. — прокричал он.

Поезд тронулся с места, унося перекошенное ужасом лицо моего соседа, прижатое к стеклу дверцы. Поезд набрал скорость и вскоре превратился в убегающую тень с горящим, как у циклопа, глазом.

Я в одиночестве стоял на перроне какой-то станции со скупым освещением. Позвякивал колокольчик, скрытый в деревянной нише. Я бросил рассеянный взгляд на абсолютно пустые помещения и, не заметив ни дежурного по перрону, ни контролера, вышел на мрачную безлюдную привокзальную площадь.

Меня привлекало лишь одно — уютно устроиться в ресторанчике и заказать солянку; мой друг на час и его кулинарные рассуждения разбудили во мне такой зверский аппетит, что я даже немного удивлялся самому себе.

Прямо передо мной лежала улица, длинная и бесконечная, сотканная из теней, и только кое-где голубыми звездочками мерцали фонари.

Было холодно, моросил мелкий дождик; казалось, что над крышами домов нависла тяжесть. Не было видно ни одного прохожего; ночную тьму не разрывали ни приветливое сияние торговых витрин, ни просто розовый свет окон — только черные высокие дома теснились вдоль всей длинной улицы.

— Интересно, где я, — пробормотал я, начиная сожалеть о приключении а ля Бюир.

И вдруг оказался перед спасительной гаванью — кривое грязное стекло витрины было, однако, вполне прозрачным, чтобы рассмотреть расплывчатые контуры столов, зеркал и стойки с большим количеством бутылок.

Внутри никого не было, но диванчик, обитый теплым красным плюшем, был широк, а на стойке двойной радугой сияли разноцветные бутылки.

— Эй! Есть кто-нибудь?

Мне казалось, что мой голос разнесся далеко-далеко и вдали откликнулось эхо.

— Что вам угодно?

Странный человечишко! Я не видел и не слышал, как он подошел — он просто возник перед моим столиком, словно вынырнул из люка. У него было необычайно мятое лицо клоуна, белое, с тонкими поджатыми губами и заплывшими жиром глазками.

— Хорошую солянку, если можно.

— Конечно.

Я не видел, как официант ушел и возвратился, во всяком случае, я не помню этого; просто на столе появилась солянка — она высилась на громадном оловянном блюде, обложенная толстыми ломтями сала, золотистыми сосисками, ветчиной и жареным мясом.

Но не успел я поднести к ней вилку, как солянка вспыхнула голубым пламенем.

— Мы всегда подаем пламенную солянку. Фирменное блюдо, — произнес чей-то голос.

Я не видел официанта, но, будучи в превосходном расположении духа, воскликнул:

— Ну и что, она будет только вкусней! А про себя подумал:

«Пламенная солянка, это — нечто новенькое, надо будет рассказать Бюиру!»

Но мне не удалось ее отведать… Ужасающий нестерпимый жар распространился от этого бледного костра. Я отодвинулся и крикнул официанта — тот не явился.

Я вышел из-за стола, зашел за стойку и толкнул дверь, которая вела в задние помещения.

Так начался целый ряд удивительных происшествий этого вечера. Задняя комната была пуста, стены были голыми, словно в только что выстроенном доме или в доме, из которого люди выехали со всеми своими пожитками.

Я зажег карманный фонарик и решил продолжать поиски.

И что же! Долгое время я блуждал по пустому нежилому дому, где не было никаких следов мебели, и где никто никогда не жил. Мое англосаксонское происхождение снабдило меня изрядной долей юмора — эдаким внутренним оптимизмом, который никак внешне не проявляется, но прекрасно помогает в трудных жизненных обстоятельствах.

«Солянку я не отведал, — сказал я себе, — зато и платить за нее не придется».

Ибо, несмотря на окружающую меня тайну, пустоту и тишину, голод мой не стихал; напротив, все мои помыслы сосредоточились на сосисках, сале, котлетах… Я вернулся в зал ресторана.