Наконец сенаторы Херста утомились, опорожнились, утихли.

Был объявлен перерыв, после которого министр иностранных дел должен был дать свои объяснения.

— ЭТО все слова. Только слова. Мы не можем разговаривать с господами в одной руке у которых лавровая ветвь мира, а в другой спички для поджогов. (В это время секретарь подсовывает министру сургучом запечатанный конверт). — Я не буду, как это делают уважаемые противники, расточать вам красивые слова и сомнительные цифры. Я сразу приступлю к делу. Я дам вам возможность убедиться в том, что политика, проводимая правительством исторически неизбежна и верна. Я позволю себе прочесть эти документы, которые сами за себя говорят.

Министр распечатывает конверт и читает документы.

В зале напряженная тишина. На лицах сенаторов постепенно любопытство сменяется удивлением, удивление — оглушенностью, оглушенность — бесчувствием и кретинизмом.

И друзья и противники были подготовлены к сюрпризу, но такого рога изобилия никто не ожидал. Здесь были документы, устанавливающие получение обществом содействия профсоюзной организации от Коминтерна одного миллиона долларов, документы обличающие получение рабочими Союзами Соединенных Штатов для устройства революции 2-х милл. долларов. Получение представителей рабочей партии 500.000 долларов на оборудование фальшивомонетной фабрики.

Здесь были подписи: Троцкого, Зиновьева, графа Толстого… Вдруг министр прерывает чтение на полслове… Ему как-будто дурно… Он тупо смотрит на бумаги… На лице самое идиотское выражение. Беспомощно оборачивается к секретарю…

— В чем дело? — доносятся недоуменные голоса.

— Читайте дальше.

— Граф Толстой воскрес, — кричат сверху.

Поднимается страшный шум… Секретарь министра подбегает к председателю и что- то взволнованно говорит ему.

Председатель бешено звонит.

— Министр плохо себя чувствует, поэтому принужден свои объяснения перенести на следующее заседание.

— Подделка — кричат с хоров. — Скандал.

Уже через 2 часа газетчики вопят: «Водевиль в Сенате», «О том, как шулера провели министров».

ДО сих пор в Соединенных Штатах никто не сомневался, что главным участником скандала был Говард, который обслуживал Херста.

Мистер Херст был также в этом уверен и уплатил не малую сумму Говарду. Сам Роберт однажды сказал:

— Знаешь, Василий, это, пожалуй, лучшая моя операция, произведенная при помощи автоматического аппарата. Но смотри, чтобы в другой раз больше таких фокусов не было. Впрочем за русские дела я больше не возьмусь.

Я ЗНАЮ: рассказ подобен задачи на взаимодействие нескольких сил, приложенных к одной точке. Он идет по равнодействующей, а силы составляющие известны только автору.

Но пусть они будут известны читателю.

Главными составляющими этого рассказа являются: спрос на чайники русского изделия в Афганистане, романтичность, свойственная двадцатилетнему возрасту и, наконец, нота лорда Керзона.

Конечно читатель уже определил направление равнодействующей на восток от Москвы.

Когда-то это направление очень мне нравилось. Понравилось оно и герою моего рассказа дипкурьеру Баранову, — по тем же причинам, что и мне: он был петербуржцем, не любил Москву и любил Киплинга.

К тому же Баранову повезло. В одну неделю прошло его назначение, сразу предложили поездку в Афганистан, и ехать надо сегодня.

Потому-то он и сидит в трамвае семнадцатого маршрута, направляясь к Наркоминделу, а чтобы не выглядеть именинником, читает «Известия».

В этот день «Известия» писали о ноте Керзона, — заголовки жирным шрифтом и плотными словами. Такие заголовки влияют и на менее впечатлительных людей, чем мой герой.

— Значит будет серьезная почта, — думает Баранов, — а Керзонам свойственно любопытство. Они ни перед чем не остановятся… Надо будет следить, осторожность!.. — и вдруг заметил, что говорит вслух.

Посмотрел через газету: напротив, колени к его коленям, сидит молодой человек в сером английском пальто и серой фетровой шляпе. В руках желтый чемоданчик, а лицо сухое, чисто выбритое, — чисто английское.

Баранов сразу встал и пошел к выходу, хотя еще рано было выходить, — еще две остановки. Скомкал в кармане газету и стоял не оглядываясь у выходных дверей.

— Вот ведь противно… Что я сегодня съел за завтраком?

У Кузнецкого моста выскочил, стараясь не торопиться, прошел вдоль фасада большого серого дома, вошел в подъезд, и, уже за стеклянной дверью, обернулся.

По панели проходил тот самый молодой серый англичанин, и проходя, заглянул в подъезд. От неожиданности Баранов сразу вскочил на первые три ступеньки.

— Получил револьвер системы Наган за № 98081 с четырнадцатью патронами. — Баранов расписался, но вспомнил лорда Керзона, и сказал — Мало патронов, пожалуй.

Человек за столом улыбнулся.

— Дорогой товарищ, я уже четыре года сижу здесь и раздаю пистолеты. Патроны выдаются не на предмет куропаток, каковых много на Кандагарской дороге, а на тот крайний случай, которого никогда не бывает.

Старательно расплющил в пепельнице папиросу и дальше:

— Пистолеты это, если хотите, украшение, присвоенное должности. Они тяжелые и по возможности, их не носят, однако, всегда надевают в решительные минуты: например когда требуют у станционного начальства купэ в переполненном поезде.

Говорит и улыбается. Хуже всего, что здесь же рядом стоит Костиков, назначенный ехать с ним сопровождающим, Костиков тоже улыбается.

В коридоре Баранов к нему обратился:

— Товарищ Костиков! — Хотел сказать про англичанина в сером пальто, но сказал. — Поезд в половине шестого, почту, значит, принимаем в четыре. Пока до свидания.

На что тот ответил:

— Ладно, здесь же и встретимся.

Билеты в кармане, чемодан уложен, на часах — два.

Попросил хозяйку поставить самовар, разложил на подоконнике хлеб и колбасу и сел к окну подумать.

Видит: напротив по тротуару идет девушка. Должно быть славненькая, жаль — личика под вуалью не видно. Идет, слегка сгорбившись, мелкими шагами, а в руках держит письмо. Остановилась, осмотрела пустой переулок и быстро скользнула в подворотню.

— На свидание, — вздохнул Бараков, но так и остался, не выдохнув воздуха: из той же подворотни вышел серый англичанин.

Помахивает желтым чемоданчиком, застегивает английское пальто и улыбаясь покачивает головой.

— Конспиративная передача письма. Надо посмотреть. — Баранов застегнул пояс с револьвером, а сверху — пальто.

— Степанидушка, чаю не буду. Прощайте. — и уже с лестницы крикнул — Пошлите чемодан с Митей. Наркоминдел, шестой подъезд.

На углу Никитской мелькнуло знакомое пальто.

Бегом до угла, а дальше осторожно, беспечным шагом, — серое пальто на десять шагов впереди. Так дошли до Меттрополя. Там гуще, можно держаться поближе.

Даже нужно, а не то потеряешь. Куда он идет, интересно знать?

К англичанину подходит посыльный. Баранов протиснулся сквозь очередь, слышит:

— …Никак нет. Дальше Ташкента международного не будет.

Англичанин расплатился из толстого бумажника, потом спрятал его во внутренний карман пальто, (Так, — мелькнуло у Баранова, — туда же, где письмо), застегиваясь повернулся, чтобы выбраться из толпы, и вдруг оказался перед Барановым. Серое лицо вздрогнуло, глаза засветились подозрительным светом. Баранов с равнодушным лицом, но сжатыми в кармане кулаками прошел мимо него. Они разошлись.

Следил за мной в трамвае — раз. Письмо в подворотне — два. Едет через Ташкент. Ловко!

Шел, тихо посвистывал, вышел на Лубянку.

Нельзя было так близко подходить!

— В Ташкенте следует купить седла. На афганских верховых — упаришься. А не то еще вьючные дадут. Сидишь, это, на них, как на корешке книжки и вдобавок без стремян.