При виде упавшего Велления враги Катилины, столпившиеся у дверей задней комнаты, отступили, а Луций Сергий, обнажив короткий меч, бросился в большую комнату и, нанося удары плашмя по спинам пьяниц, прерывисто кричал диким голосом, похожим на рев зверя:

— Подлая чернь, дерзкие нахалы! Всегда готовы лизать ноги тому, кто вас топчет, и оскорблять того, кто снисходит до вас и протягивает вам руку!..

Вслед за Катилиной, как только он освободил вход в большую комнату, ворвались один за другим Требоний, Спартак и их товарищи.

Под натиском гладиаторов вся толпа, которая уже стала отступать под градом ударов Катилины, бросилась со всех ног на улицу. В таверне остались только хрипло стонавшие Веллений и Лувений, распростертые на полу, оглушенные ударами, и Гай Тауривий, не принимавший участия в свалке; скрестив на груди руки, он стоял в углу около очага, как безучастный зритель.

— Мерзкое отродье! — кричал, тяжело дыша, Катилина.

Он до самого выхода преследовал убегающих. Повернувшись затем к женщинам, продолжавшим жаловаться и плакать, он крикнул:

— Да замолчите же, проклятые плаксы! На тебе, — сказал он, бросая пять золотых на стол, за которым сидела Лутация, печально подсчитывая свои убытки: разбитую посуду и скамьи, кушанья и вина, не оплаченные сбежавшими буянами. — На тебе, несносная болтунья! Катилина платит за всех этих мошенников!

В эту минуту Родопея, смотревшая на Катилину и его друзей расширенными от страха глазами, вдруг побледнела как полотно и, вскрикнув, бросилась к Спартаку:

— Я не ошиблась! Нет, нет, не ошиблась! Спартак!.. Ведь это ты, мой Спартак?

— Как!.. — закричал не своим голосом гладиатор, с невыразимым волнением глядя на девушку. — Ты? Возможно ли это? Ты? Мирца!.. Мирца!.. Сестра моя!..

Брат и сестра бросились друг другу в объятия среди воцарившейся мертвой тишины. Но после первого порыва нежности, поцелуев и слез Спартак вдруг вырвался из объятий сестры, схватил ее за руки, отодвинул от себя и осмотрел с ног до головы, бледнея и шепча дрожащим голосом:

— Ведь ты… ты… — воскликнул он и с горьким презреньем оттолкнул от себя девушку. — Ты стала…

— Рабыня я!.. — крикнула она, рыдая. — Я рабыня… А мой господин негодяй!.. Он истязал меня, пытал раскаленным железом… Пойми же, Спартак, пойми!..

— Бедная! Несчастная! — дрожащим от волнения голосом произнес гладиатор. — Приди ко мне на грудь, сюда, сюда! — Он привлек к себе сестру и, крепко целуя, прижимал к своей груди.

Через минуту, вскинув вверх глаза, полные слез и сверкающие гневом, он с угрозой поднял свой мощный кулак и в страшном негодовании воскликнул:

— Да где же молния Юпитера?.. Да разве Юпитер — бог? Нет, нет, Юпитер — просто шут! Юпитер — жалкое ничтожество!

А Мирца, прильнув к широкой груди брата, плакала горькими слезами.

Прошла минута тяжкого молчания, и вдруг Спартак крикнул голосом, не похожим на человеческий:

— Да будет проклята позорная память о первом человеке на земле, от которого произошли два разных поколения: свободных и рабов!

Со времени событий, описанных в предыдущих главах, прошло два месяца.

Накануне январских ид (12 января) следующего, 676 года на улицах Рима утром бушевал сильный северный ветер, нагоняя серые тучи, придававшие небу унылое однообразие. На мокрую и грязную мостовую медленно падали мелкие хлопья снега.

Граждане, пришедшие на Форум по делам, собирались там кучками. Но лишь немногие оставались в этот день на открытом воздухе, — тысячи римлян теснились кто под портиками Форума, а кто под портиками курии Гостилия, Грекостаза[106], базилик Порция, Фульвия, Эмилия, Семпронии, храмов Весты, Кастора и Поллукса, Сатурна, храма Согласия, воздвигнутого в 388 году римской эры Фурием Камиллом[107], во времена его последней диктатуры, в честь достижения мирного соглашения между патрициями и плебеями. Прогуливались и под портиками храма богов — покровителей Рима. Величественный и вместительный римский Форум был окружен замечательными зданиями: он тянулся от теперешней площади Траяна до площади Монтанара и от арки Константина до Пантанов, занимая все пространство между холмами Капитолийским, Палатинским, Эсквилином и Виминалом. Современный римский Форум представляет собою лишь бледное подобие древнего.

Много народу собралось внутри базилики Эмилия, великолепного здания, состоявшего из обширного портика с чудесной колоннадой, от которого отходили два других, боковых портика. Здесь вперемежку толпились патриции и плебеи, ораторы и деловой люд, горожане и торговцы, которые стояли маленькими группами и обсуждали свои дела. Толпа беспрестанно двигалась взад и вперед, слышался шумный говор.

В глубине главного портика, напротив входной двери, но вдали от нее, высокая длинная балюстрада отделяла часть портика от базилики и образовывала как бы отдельное помещение, где разбирались судебные тяжбы; сюда не доходил шум, и ораторы могли без помехи произносить свои речи перед судьями. Над колоннадой вокруг всей базилики шла галерея, откуда удобно было наблюдать за всем, что происходило внизу.

В этот день на балюстраде, окружавшей галерею, работали каменщики, штукатуры и кузнецы: они украшали ее бронзовыми щитами, на которых с изумительным искусством были изображены подвиги Мария в войне с кимврами.

Базилика Эмилия была воздвигнута предком Марка Эмилия Лепида, избранного в этом году консулом вместе с Квинтом Лутацием Катуллом и приступившего к исполнению своих обязанностей первого января.

Марк Эмилий Лепид, как мы уже говорили, принадлежал к числу приверженцев Мария; став консулом, он прежде всего приказал украсить базилику, построенную его прадедом в 573 году римской эры, вышеупомянутыми щитами, желая заслужить признательность партии популяров в противовес Сулле, разрушившему все арки и памятники, воздвигнутые в честь его доблестного соперника.

Среди праздного люда, глазевшего с верхней галереи на снующую внизу толпу, стоял Спартак; облокотясь на мраморные перила и подперев голову руками, он рассеянно и равнодушно смотрел на суетившийся и волновавшийся внизу народ.

На нем была голубая туника и короткий паллий вишневого цвета, схваченный на правом плече серебряной тонкой работы застежкой в виде щитка.

Неподалеку от него оживленно разговаривали трое граждан. Двое из них уже известны нашим читателям: атлет Гай Тауривий и наглый Эмилий Варин. Третий был одним из многочисленных бездельников, живших за счет ежедневных подачек какого-нибудь патриция; обычно они объявляли себя «клиентами»[108] этого аристократа и сопровождали его на Форуме, в комиции, подавали голос по его желанию и приказанию, превозносили его, льстили и надоедали непрестанным попрошайничеством.

То было время, когда после побед в Азии и Африке Рим утопал в роскоши и погряз в восточной лени; когда Греция, побежденная римским оружием, победила своих покорителей[109], заразив их изнеженностью и привычкой к роскоши; когда неисчислимое и все возрастающее количество рабов исполняло все работы, которыми до того занимались свободные трудолюбивые граждане. Все это убило труд — самый мощный источник силы, нравственности, благоденствия. И Рим, еще носивший личину величия, богатства и мощи, уже ощущал, как в нем самом развиваются зловещие зародыши приближающегося упадка. Клиентела была страшной язвой эпохи, о которой мы повествуем, она повлекла за собою гибельные последствия. Любой патриций, любой консул, любой богатый честолюбец имел свиту в пятьсот — шестьсот клиентов, были даже такие, у которых число клиентов доходило до тысячи. Граждане, вполне способные к труду, избирали профессию клиентов — так же точно, как их предки в былые времена избирали сапожное или плотничье ремесло, становились кузнецами или каменщиками; это были преступные и продажные приверженцы какой-либо партии, нарядившиеся в гордую тогу римлянина; они жили подачками, сплетнями, интригами, низкопоклонством.