Они спали тут же под деревом, накрывшись шкурами. Новые шкуры не пахли потом, они были мягкими и пушистыми.

А ранним утром брата и сестру посадили на стулья, если можно назвать стульями позвонки мамонта. И каждый из членов племени с большой радостью и – чего скрывать – с большой опаской положил к их ногам подарки – бусы, выточенные из костей и зубов северного древнего оленя, браслеты из мамонтового клыка, куски мяса, шкуры…

Так молчаливо племя выбрало Детей Молнии своими вожаками.

Потом вышел вперед старик – его лоб был светлее и выше, чем у других, глаза смотрели приветливо, но внимательно и чуть настороженно. Он поклонился, придерживая оленью шкуру, служившую ему одеждой, потом протянул к незнакомцам руки, показывая, что в них ничего нет.

– Это он хочет, наверное, сказать, что он с добрыми намерениями? – спросила Милочка.

– Ага! – глубокомысленно произнес Колька. – С добрыми.

– А зачем они нас посадили на эти кости?

– Чудачка, не знает. Не поняла, что ли? Мы у них теперь вожди. Вот вернемся – я книжку напишу: «Колька Спиридонов – последний из дикарей».

– А что мы теперь должны делать?

– Как что? Руководить!

– Мы еще этого не проходили.

– И мы не проходили. Но надо же с чего-нибудь начать… Колька почесал в затылке и обратился к старику:

– У вас есть план работы?

Старик развел руками, давая понять, что язык пришельцев ему неведом. Он прокричал что-то своим столпившимся сородичам – и те исчезли в мгновение ока, точно растаяли за деревьями и кустами.

– Вот видишь, – улыбнулся Колька, – все в порядке, они до вечера займутся, чем заняты обычно, а там мы что-нибудь придумаем.

Старик, между тем, тоже отправился к ближним кустам, по шел неторопливо, время от времени оборачиваясь, точно приглашал Кольку и Милочку с собой. И когда они догадались в чем дело и поднялись с мамонтовых позвонков, старик радостно улыбнулся, а друзья наши убедились, что поняли его верно.

Хорошо утоптанная тропа вела их сквозь колючие, липкие кусты, сквозь заросли папоротника в гору. Она обрывалась у глубоких расселин, через них были переброшены стволы деревьев. Идти по узким круглым мосткам было опасно, но и отставать было нельзя.

Старик первым перебегал по стволам на противоположную сторону ущелья или расселины, останавливался и с нескрываемым любопытством ждал: что же произойдет. Колька переползал на четвереньках, Милочка дрожала, но пыталась идти боком, отодвигая одну ногу и медленно приставляя к ней другую. Внизу пенился поток, у нее кружилась голова. И однажды, когда ей показалось, что все обволакивается туманом и плывет вместе с бревном, на котором стоит она, куда-то в тар-тарары, ее поддержала маленькая, но крепкая рука. Это был все тот же мальчик.

– О-гей! – сказал он и улыбнулся. Потом обменявшись мнением со стариком, он пошел впереди, за ним еле поспевала Милочка, за ней – Колька, он, наконец, завязал шнурки и двигался увереннее. Старик шел последним, и когда приближался очередной ствол-мост, бесцеремонно хватал брата и сестру под мышки и с необыкновенной легкостью, как цирковой канатоходец, перелетал через пропасть. Он понял, что надежды его не оправдались: Дети Молнии или не умели летать, или не хотели делать этого при посторонних.

– Ой, как красиво! – закричала Милочка, едва они оказались на вершине горы. И в самом деле отвесные стены скал, залитые светом утреннего солнца, были покрыты необычайными рисунками – заломив рога, во всю прыть мчались олени, настороженно шагали лоси, мамонты отбивались от тощих, похожих на палки с руками, человечков. Человечки были вооружены луками и копьями, и бедному мамонту, видимо, приходилось нелегко. Лося тоже ждала неприятность; несколько человечков прятались в засаде там, куда лось этот должен был вот-вот прийти. На скале рядом плыли какие-то рыбы. И птицы с длинными шеями, похожие на лебедей, казалось, кричали, подняв к небу головы с короткими клювами.

– О-гей! – сказал мальчишка, пытаясь обратить на себя снимание. Он стоял у подножия скалы и сильными ударами, короткими и напряженными, бил по камню, видимо, очень крепкому: на скале оставался неглубокий желобок.

Старик тоже поднял тяжелый, темный камень, заостренный с одной стороны, приставил к тому месту, где начиналась рваная волнистая линия, и другим камнем изо всей силы ударил по резцу. Узкий след-канавка остался на сером, поблескивающем на солнце известняке. Прошло немало времени, пока Колька и Милочка увидели, как постепенно волнистые линии приобрели смысл – среди деревьев пасется лось, а рядом – маленький лосенок.

– О-гей! – радостно закричал мальчишка.

– Знаешь, – сказала Милочка, – ты все повторяешь это слово. Хочешь, я буду называть тебя Огей?!

– О-гей! – крикнул мальчишка и хлопнул в ладоши. Потом он подвел Милочку к скале поближе. Несколько раз пальцем показал на фигуру человека и сказал:

– Мян…

– Мян, – повторила Милочка. И показала на себя, на Кольку, на старика.

– Мен… – Огей прикоснулся к мамонту.

– Мен… – повторила Милочка.

Пока шел этот первобытный урок древнечеловеческого языка, старик закончил рисунок. Из костяной цилиндрической коробочки насыпал он в углубление, сделанное в глыбе, лежащей у скалы, красный пылевидный порошок, в ладонях принес воды из ручья, шумящего рядом, затем стал макать кусок мохнатой шкуры в краску и заполнять ею линии рисунка. И лось и лосенок стали красными.

– Да вы же замечательный художник! – воскликнула Милочка.

И хотя старик не понял ни словечка, до него все же дошла восторженная интонация. Не то испуганный, не то польщенный похвалой он сложил руки на груди и бухнулся перед Милочкой на живот.

– Да что вы? Что вы? – закричала Милочка. – Я же не бог! Я же пионерка!

Она взяла в руки инструмент – острый камень и камень, похожий на молоток. Еле-еле подняла их и попыталась тоже что-то высечь. Но «инструмент» оказался непослушным, упал, больно стукнув ее по ноге. Тогда она мелом – какая же девочка не имеет в кармашке мела для игры в классы – начертила свое имя.

– Ми-ла… – прочла она по складам. – Ми-ла…

– Ми-ла… – повторил за ней Огей, – Ми-ла…

– О-гей! – сказала девочка, показывая на него.

– О-гей! – повторил мальчик.

И Милочка рядом со своим именем написала на камне – ОГЕЙ.

Колька не слушал их разговора: ему было не до этого. С вершины открывался широкий ландшафт: но Кольку интересовали не кущи деревьев, качающих птичьи гнезда, не заросли папоротника, похожего на зеленые кружева, не белая пена водопадов, летящих с гор. Он искал хоть намек, хоть мало-мальский намек на Машину Времени. Но ее не было видно ни слева, ни справа, ни позади, ни впереди.

Они уже подходили к стойбищу, когда старик поднял руку и, жестом предложив им остановиться, прислушался. На лице его появилась улыбка – он явно услышал что-то приятное. Огей тоже вслушался и тоже улыбался. Колька и Милочка недоуменно глядели на них, но как ни напрягали слух – ничего, кроме шелеста листьев, различить не могли. Внезапно старик схватил наших друзей под мышки, перескочил одним махом через довольно широкую расселину, спрятался за обломком скалы. Огей юркнул за ним, показывая брату и сестре, что нужно молчать Теперь и они услышали неотчетливый шум. Он нарастал, стали слышны крики, визг, свист, стук, топот. Через минуту на поляну перед скалой, за которой прятались старик и трое ребят, вылетел мамонт. Под ногами гиганта вздрагивала земля, валились стволы от ударов его хобота. Но люди настигали зверя, все чаще копья их ударялись в толстую, поросшую бурой шерстью тушу. Ревел зверь. Кричали охотники, чувствуя близкую победу.

Но тут мамонт, разъяренный погоней, остановился вдруг и повернул назад, он решил принять бой.

Теперь побежали люди, спасаясь от его гнева, и только отчаянные смельчаки спрятались за деревьями, чтобы сзади, сверху, с боков на близком расстоянии поразить зверя. А мамонт голосил на весь лес, глаза его побагровели, пена и пот стекали на землю. Они были окрашены кровью: уже немало ран получил гигант в тяжелой многочасовой схватке.