Глава 8

Торопливо не означает — плохо.

Особенно когда партнер знает, что делает.

Мастер знал, и знал также то, что горячая вода необходима не только после, но и до. На бадью ушел комод, распался на доски и собрался посреди комнаты, потеснив остальную мебель. Вода чуть отдавала колодцем, но это было ничего.

Начали прямо в бадье. Сначала я была настороже, поминутно сравнивала, чтобы убедиться, что это не похоже на то, что происходило в комнатах Марха Мэлора. А потом перестала сравнивать. Предыдущее казалось сном, как и все мои здесь злоключения, когда я просыпалась поутру. Добрые полчаса каждое утро я привыкала к тому, что все это взаправду. Все было — другое до той степени, что становилось временами нереально, зыбко.

А сейчас все было осязаемо и правильно. Потому что, думала я, это самое простое, что знает наш мозг. Самое насущное: поесть, найти убежище и изведать другую особь. Поэтому, даже если еда вредная, а особь совершенно тебе не подходит, все равно тянет, и никуда не деться. Если увидеть еду и почувствовать ее запах.

Если особь — привлекательная и с нею есть, о чем поговорить.

Из мозга, в конце концов, это не вытравишь, думала я, впиваясь Мастеру в затылок, когда он целовал мою грудь. В другие времена мешает. Сейчас — в самый раз.

Тем более, Мастер отлично знал, что и как делать.

Люди (и эльфы), которые знают, с какого краю браться за женщину, оставляют тебя распластанной на простынях и с дурацкой улыбкой. Я погладила простыни. Шелк с вышивкой… м-м. Погладила спину Мастера, который сидел на краю и, кажется, дремал. Как студент на лекции.

— Приезжайте ко мне, — промурлыкала я. — Я вам не только оладушек нажарю.

Мастер что-то лениво пробормотал, встал, потянувшись, откинул волосы за спину и принялся делать новую бадью. Старая развалилась, когда ему стало не до нее, рухнула на пол досками, вода поползла широкой лужей и утекла в щелястый пол.

Я перевернулась на бок и наблюдала. Было тепло, уже разошелся холод, который свернулся внизу живота, когда я сказала, что отпрысков мне не нужно, а Мастер понимающе кивнул и сказал, что заклинание это очень простое и чуть ли не первое, какому учат придворных магов.

До чего же человек простое существо, думала я, наблюдая, как двигаются его лопатки и мотаются по спине волосы. Щекотные. Меня всю исщекотал. Я потянулась, оперлась на локоть. Простое… иногда нужно сдаться, чтобы не тратить всю волю на борьбу. Удовлетворить древнее, неискоренимое — и быть по-тупому счастливым полсуток.

— Я сделаю вам зелье, — сказал Мастер. Протянул руку, словно приглашая на танец. Я взялась, поднялась с постели, и шелковые простыни тут же пропали, остался голый остов и труха. — А лучше просто покажите ему грудь.

Я посмотрела на свою грудь, потом на Мастера. Тот улыбнулся, шевельнул пальцами, вдоль стен вырос, как грибы, еще с десяток свеч.

— Вы полагаете? Он раньше не реагировал.

— А вы раньше показывали?

Я забралась в бадью, и Мастер за мною. Вода парила и пахла травами. Сейчас бы вымыться и спа-ать, но нас ждут. Наверное, уже записали в мертвецы.

— Ну ведь мы мылись все вместе, видели друг друга обнаженными, — пробормотала я, растирая себя влажными ладонями.

— Одно дело — полная нагота для мытья, — сказал Мастер, спрятавшись в воду по подбородок. — Совсем другое — частичная и намеренная. Поверьте, Эвин поймет намек.

— Все равно, сделайте зелье.

Мастер кивнул и окунулся целиком. Волосы его плавали в воде, извивались, как тонкая лапша в кипятке.

Он вынырнул, отфыркнулся и сказал вдруг:

— Благодарю вас, леди. Это было приятно — напоследок.

— Ну, ну, не надо так мрачно. Лучше скажите, все эльфы… глядят в обе стороны?

— Что?

— Пьют из двух кубков? — я сделала похабный жест бровями. — Не против и стрелы, и зеркала? Опыляют и тыквы, и огурцы?

Когда Мастер понял, он смеялся так, что вода плескала на пол, и просил еще. Я вспоминала и придумывала эвфемизмы к "пасти и жеребцов, и кобылиц", пока не иссякла фантазия.

Мастер утер слезы, выдохнул и сказал дрожащим голосом:

— Кому и стоило заняться стихосложением, так это вам, леди. — Выдохнул еще раз, мотнул головой, отодрав от спины влажные волосы. — Отвечая же на вопрос: да. У нас считается здравым желать кого-то потому, что нравятся его мысли и дух. Тело… вторично.

Я кашлянула и, поскользнувшись два раза, встала, перевалилась через край бадьи. Жарко. Вода горячая. Вот и румянец. Ничего такого.

На улице, когда мы, нагруженные бутылками, выбрались наружу, было совсем темно. Носился беспокойный, полный подвывания и треска ветер, качал кусты и траву. Мастер втянул голову в плечи и сказал идти быстрее.

Мы вышли на улочку, что вела к площади, я между домов заметила, что в окнах магистрата поблескивает свет. Тепло воды и приятного занятия быстро из меня выходило, его уносил стылый ветер, который налетал теперь порывами, и вой усиливался, словно дирижера слушался и хор, и группа сценических эффектов. Я обрадовалась этому чувству: все ненастоящее. Все — театр, и все понарошку. Даже если что-то случится с этими людьми (и нелюдьми) — ничего, это все мне видится.

Ветер трепал наши волосы, мы шли торопливо, как могли, боялись споткнуться и грохнуть бутылки: единственное наше оправдание. Мастер, ругаясь под нос, не стал обходить чашу фонтана, а взобрался на край и пошел по нему, наступая на веревки вьюна.

Не следовало, наверное, подумала я. Влипать. Даже если все окончится хорошо. Для меня хорошее окончание — это прощай местное безумие, здравствуй дом. Мой счастливый финал не включает никого больше. Так что и не надо бы привыкать.

Не будь размазней, сказала я себе. Первый раз, что ли? К тому же, Мастер прав, и в обстановке войны и чертовщины, когда выворачиваются наизнанку самые жизнь и смерть, любая радость может быть "напоследок".

— Вы помирать, что ли, собрались? — недовольно спросила я его в спину.

— Всеми силами буду этого избегать, — пробормотал Мастер. Его нога запуталась в траве, он дергал ее, стараясь не потерять башмак.

Снова налетел ветер, над головой грохнуло так, что я аж присела.

— Ч-что это?

— Это, леди, гром. Не бойтесь. Когда начнется настоящая гульба, вы ни с чем ее не спутаете.

Спасибо. Утешил.

Здание магистрата от недолгого присутствия нашей компании сделалось жилым. На чистой кухне (намного более чистой, чем я ее оставляла) хлопотала Полла и грелся, протянув руки к очагу, сэр Эвин. Он хмуро оглядывал нас с минуту, как полковник каких-нибудь секретных служб разглядывает потенциальных предателей родины. Потом, когда мы выставили бутылки на стол, долго принюхивался. Кажется, не пахло, проясняющее голову заклинание Мастера работало и в эту сторону. Очень удобно, только у меня начало колоть печень. Мастер шепнул, что это ничего страшного, пройдет. Мы пили не так много. А бывали и люди, которые вливали в себя полбочки, приказывали отрезвить и выпивали вторую половину. И умирали потом.

Спасибо, утешил — дубль два. Я потерла правый бок и решила помочь Полле, пока сэр Эвин, бросая в мою сторону еще более грозные, чем обычно, взгляды, поволок Мастера отчитываться перед королевой, где мы шатались и кто позволил отсутствовать так долго.

Он прихватил с собою одну из бутылок, и я знала, что все будет в порядке. Победителей не судят, добытчиков сокровищ не судят тем более.

— Вы пропустили обед, — сказала Полла, обстукивая о край котла большую деревянную ложку. — Нужно теперь подождать, пока сготовится.

Я почувствовала, что чудовищно голодна. Жалобно, как могла, попросила остатков. Полла сочувственно ответила, что остатки все подъели, она хотела сохранить, но у нее изъяли.

— Какая несправедливость, — пробормотала я.

Полла поддела ложкой и шлепнула в миску большие костистые куски… чего-то. Кого-то.

— Если это не уронит вашего достоинства, — сказала она смиренно, — отделите кости, покорнейше прошу.

Я усмехнулась. Знаю я этот смиренный тон, таким лучше всего поддевать. А глаза хитрые-хитрые. Полла поправила рукав рубахи и отвернулась.

— Я не белоручка, — сказала я. Приняла миску с исходящими паром деталями некоего животного и поискала глазами нож. — Я не единожды это доказывала. Так что не уронит. В честном труде достоинства больше, чем в том, чтобы охранять маникюр.

Полла не поняла. Слова "маникюр" Осенняя (как я теперь знала) речь в себе не содержала. Я заменила его на "белизну рук". Полла подала мне нож и сказала тихо, что люди благородного сословия говорят так иногда. А те, кто работает по-настоящему тяжело и честно, чаще всего воздерживаются.

Я покраснела и занялась делом. Мы с Мастером отпускали тосты и вели беседы, пока тут происходила жизнь и быт. Так что не Софье Димитровой говорить про белорукость. Я вздрогнула, подула на пальцы, сунула в рот. Горячо, зараза.

Сэр Эвин начал сверлить меня взглядом с того момента, как королева благословила трапезу и все расселись в местном зале для совещаний. В ратуше не нашлось столовой, а зал — был, похожий на тот, что показывают в новостях, когда министры сидят вкруг и говорят по очереди. Мы с Поллой сидели по правую руку королевы, мужчины — по левую. Сначала я думала, что дело в половом признаке, и даже нафантазировала себе, что, будь на месте королевы — король, по правую руку сидели бы мужчины. Но Полла шепнула мне как-то, что одесную правителя — место, во-первых, людей, а не полукровок и тем более нелюдей, во-вторых — благородного рождения. Сэр Эвин и Мастер — ни то, ни другое.

Когда я бралась выяснять, какого рождения Полла, она краснела, пыталась прикрыть и без того прикрытые ключицы и не отвечала. Камеристка королевы… уж наверное, туда не берут дворовых девок. А Мастер говорил, что отец ее использовал для чего-то. Для этих знаков, что на ней написаны, очевидно. И кто у нас папенька?..