Адам крепче сжал в руках нож и вилку, когда высокий длинноносый официант подозрительно уставился на него. Не сказав ни слова, он поставил на стол корзинку с ржаным хлебом и тарелки с маслом, соусом и улитками. Джози что-то быстро произнесла по-французски. В ответ на это официант закатил глаза и состроил гримасу, вогнав девушку в краску.

Адам сердито посмотрел на мужчину, и тот поспешно удалился.

– Французские официанты, – пробормотал он. – Неужели я им не нравлюсь?

– Возможно, все дело в моем ужасном французском. Но не стоит принимать его поведение близко к сердцу. Таковы все местные официанты.

– Рад, что вы отнеслись к этому философски.

– Вернемся к нашему предыдущему разговору. Знаете, я обычно не соблазняю незнакомых мужчин, – выпалила она.

– Означает ли это, что я особенный?

– Нет!

– Но тем не менее я вам понравился. Я здесь, потому что вы пригласили меня сюда.

– У меня замерзли ноги.

– Тем не менее я польщен вашим вниманием.

Джози очаровательно покраснела, и Адам порадовался, что их разделял стол. Что в ней такого особенного? Почему он ее хотел? Красавицей эту девушку вряд ли можно назвать. Он разглядывал ее длинную шею, полную грудь. Ему хотелось коснуться ее, привлечь к себе, попробовать на вкус шелковистую кожу.

– Я тоже обычно не подглядываю за соседями, – пробормотал он.

– Очевидно, мы пробуждаем друг в друге самое худшее.

Джози сделала глоток вина, затем отломила кусок хлеба и положила себе на тарелку несколько улиток.

– Итак, почему вы со мной пошли? – спросил он.

– Я больше не могла стоять в подъезде, потому что у меня ужасно замерзли ноги.

– Я бы мог согреть их поцелуями.

Джози отвернулась, и он знал, почему. Продолжать смотреть друг на друга означало бы поддаться чему-то первобытному, необузданному, порочному.

Через мгновение их взгляды снова встретились. Он почувствовал обжигающее тепло, но затем Джози быстро опустила глаза. Внезапно он испытал радость оттого, что она выбрала это бистро, наполненное другими людьми, а не его квартиру, где они были бы одни. Даже здесь ему не составило труда представить, как она, обнаженная, лежит в его объятиях и наслаждается необузданными ласками. Такая сладкая…

Адам сжал руки в кулаки. У него были причины бояться ее. Воспоминания…

Ее рыжие кудри поблескивали в мерцающем свете свечи, зеленые глаза по-детски загорались вся кий раз, когда она поднимала голову. Джози, как и он, в хлебе больше всего любила корку. Удивительно, но он обрадовался, что у них есть нечто общее.

– Не хотите еще хлеба? – прошептала она.

– Пока нет.

– Смотрите, скоро его не будет.

– Я закажу еще.

Джози опустила взгляд, и он попытался сосредоточиться на еде. Наверное, сейчас был подходящий момент завести разговор о Лукасе и открыто во всем признаться.

– Расскажите мне о себе. Кто вы? Что делаете в Париже? – спросила Джози, макая улитку в соус.

Сейчас! Скажи ей, что ты брат Лукаса!

– Только после вас, мадемуазель, – уклонился от ответа он.

Пристально глядя на него, Джози поднесла вилку с улиткой к его губам. Чувствуя, что пропал, Адам покачал головой. Хватит ли у него самообладания пережить эту маленькую пытку?

– Зря. Они очень вкусные, – произнесла девушка, отправляя лакомство себе в рот. Сделав глоток каберне, она вонзила вилку в следующую улитку и, съев ее, улыбнулась. – Восхитительно! Я так устала есть в одиночку. Все делать в одиночку.

Адам вспомнил, как мадам Пикар назвала ее бедняжкой.

– Такое частенько бывает, когда приезжаешь в чужую страну, – заметил он.

– Да, если плохо владеешь языком.

– Делая заказ, вы говорили довольно бегло.

– Да, но у меня ужасный акцент. Каджунский диалект. Классический французский я начала учить только в школе. Я до сих пор боюсь раскрывать рот, хотя живу здесь уже почти месяц.

– Месяца достаточно, чтобы почувствовать себя чужой и одинокой.

– Да. – Ее глаза светились от благодарности за понимание.

– Одиночество. Вы именно поэтому спустились вниз?

– Думаю, да.

– Я знаю, что это такое, – кивнул он. – Даже у себя дома в Техасе в окружении родных, коллег и клиентов я чувствую себя одиноким.

– Даже рядом с вашей девушкой?

Адам запретил себе думать об Абигайль. Вместо нее он представил свой огромный дом из стали и стекла на известняковом холме. Каким холодным и без жизненным он всегда казался, несмотря на все старания его эконома Боба.

– Я боюсь вечером возвращаться домой, – признался он. – У меня большой красивый дом. Из его окон виден весь Остин.

– В больших домах чувствуешь себя особенно одиноко.

– Возможно, именно поэтому я целыми днями работаю.

– У вас есть друзья?

– Да, но наши отношения основываются прежде всего на взаимной выгоде.

То же относилось и к Абигайль. Она была умна и прагматична. Поддерживала отношения только с теми людьми, которые могли способствовать ее продвижению по карьерной лестнице.

– Звучит цинично, – заметила Джози.

– Возможно. Вне работы я редко общаюсь с этими людьми.

Странно, но до сегодняшнего вечера Адам даже не осознавал, насколько одинок. Почему-то он вспомнил, как близки они были с братьями до смерти Итана. Чтобы остановить опасный поток мыслей, Адам сменил тему разговора.

– Теперь ваша очередь.

Когда Джози начала рассказывать о себе, своих братьях, своем лишенном радостей детстве на заболоченной реке, Адам испытал облегчение.

– Таким образом, долгие годы я считала себя отродьем с болота, пока к нам не приплыли высокие молодые люди на катере. Это было похоже на сон. – Она улыбнулась. – Они ужасно меня напугали. А потом рассказали, кто я, и забрали домой. Дом оказался огромным особняком в одном из самых престижных районов Нового Орлеана. Я говорила на ужасном диалекте, которого никто из них не понимал. У меня были отвратительные манеры. Я даже не знала, как держать вилку или нож. Я ходила в рваных джинсах. У меня даже не было обуви. Подошвы на моих ступнях были такими черными, что понадобились полгода, чтобы полностью их отмыть. – Она вздохнула, – В тот день, когда моя мать впервые меня увидела, она пришла в ужас. Она не могла поверить в то, что со мной произошло. Мои сводные братья сказали мне, что после смерти их отца она начала плакать по своей дочери, которую была вынуждена отдать. Полагаю, я действительно была ей нужна, но в тот день я не поняла этого. Я лишь видела, как она хмурилась. Она распорядилась, чтобы горничная и ее дочь Брайана вымыли меня в большом тазу в подсобке рядом с кухней. Даже когда они закончили, она не позволила мне ничего трогать в большом доме. Я так испугалась, что убежала, разбив при этом одну из ее любимых фарфоровых статуэток. Мы обе долго плакали. – Джози внезапно побледнела. – Мне больше нравилось в колледже. – Ее лицо озарила улыбка. – Я училась живописи. Правда, выработать свой собственный стиль оказалось довольно непросто.

Хотя Адам внимательно ее слушал, он так и не понял, о каком стиле шла речь. Она даже вскользь упомянула Бернардо, но сказала, что не может распространяться на этот счет из-за предстоящего судебного процесса.

Джози Наварре оказалась славной девушкой, и Адам почувствовал себя настоящим мерзавцем из-за того, что собирался от нее откупиться.

Она рассказала ему о Брайане, своей подруге, дочери бывшей горничной ее матери.

– Брайана была единственным близким мне человеком в огромном мамином доме.

Адам уставился на нее, раздосадованный тем, что она оказалась таким хорошим человеком.

– Но Адам, вы так мало о себе рассказали, – пробормотала она.

Он неловко заерзал на стуле и уронил салфетку. Подняв ее, Адам весело произнес:

– О себе я и так все знаю.

– А я нет. Если вы не расскажете мне, я подумаю, будто вы что-то от меня скрываете. Почему вы даже не называете свою фамилию? Вы сказали только, что работаете адвокатом, живете в Остине и у вас большой дом.