– Нет, это не допрос, – опроверг я его подозрения.

– Значит, я могу вам не отвечать?

– Можете, но в данном случае мы просто проверяем вас на честность, а не требуем конкретного ответа.

– Как это? – не понял моей профессиональной эскапады Селиванов. – Не требуете, но спрашиваете?

– Точно так! – подтвердил я.

– Зачем же спрашиваете тогда?

– Я же сказал, вас на честность проверяем.

– На вшивость, значит?…

– Называйте это как хотите. Мы в какой-то степени действительно функции санитарно-эпидемиологической станции выполняем.

– Хорошо, пусть будет по-вашему – «на честность». – Владимир Николаевич с усилившейся тоской посмотрел на прикрытый блюдцем стакан с живительной лапшой. – Не надо мне тут никакой гигиены и санитарии!…

– Итак?

– А вы мне поверите, если я вам скажу, что не знаю, с кем я там встречался?

– Не думаю… – Я выразил наше с Аюми общее сомнение. – Вы бы на нашем месте вам поверили?

– Наверное, нет…

– Правильно. Итак, Владимир Николаевич, повторяю вопрос: с кем вы только что встречались в «Гранд-отеле»?

– Я не знаю, как ее зовут…

– Что значит – «не знаете, как ее зовут»? – возмутилась обиженная за весь женский род Мураками.

– Скажите, вы знаете, что такое быть русским филологом за границей? – Селиванов окинул нас с Аюми тяжелым мутным взглядом.

– Догадываюсь, Селиванов-сан. – Я посмотрел на стаканчик с лапшой и беспомощный кипятильник, лишенный нетвердой рукой хозяина электрической подпитки.

– Хорошо хоть догадываетесь!… – горестно вздохнул Владимир Николаевич.

– У меня отец филолог профессиональный, – на всякий случай пояснил я ему.

– А я шесть лет русской филологии отдала, – внесла свою достойную лепту в психическую обработку тоскливого Владимира Николаевича образованная Аюми.

– Да?… – недоверчиво переспросил Селиванов.

– Да, – хором откликнулись мы с Мураками.

– Ну так вот, вы тогда понимаете ведь, что главный дефицит для меня – это не идеи: их у меня в голове на двадцать монографий! Мне элементарно нужны средства, понимаете?

– Деньги? – решила уточнить явно предпочитающая называть голубое голубым, а розовое – розовым Мураками.

– Они самые, – подтвердил Селиванов.

– И что «деньги»? – поинтересовался я.

– А то, что когда вам предлагают сто тысяч иен только за то, что вы должны дойти до одной гостиницы, встретиться там с дамой и передать ей на словах кое-какую информацию, от таких просьб в моем положении отказываться, согласитесь, глупо. – Он взял в руки остывший уже кипятильник и начал теребить его пальцами с неприятно обгрызенными до самого мяса ногтями.

– Кто вас попросил с ней встретиться? – Я отвернул глаза от его ногтей, которые оскорбляли мое эстетическое чувство.

– Ну, знаете, как вас там?…

– Минамото.

– Знаете, Минамото… Минамото-сан, так, что ли? Я, может, вам кажусь таким вот продажным и дешевым, но если я человеку обещал молчать об этом, то буду молчать! – неожиданно твердо декларировал Владимир Николаевич, продолжая мучить свой кипятильник.

– Значит, этот человек попросил вас никому о его поручении не говорить, да? – спросила Мураками.

– Именно так! – кивнул Селиванов, положил кипятильник на подушку своей постели и пощупал бесповоротно остывающий стакан с лапшой. – Я свое слово привык держать! Уж извините…

– Скажите хотя бы, этот человек русский? – продолжила наше перекрестное интервью бедного, но гордого филолога неотступная капитанша.

– Я же вам сказал, никакой информации об этом человеке я вам не дам! – заявил принципиальный Селиванов.

– А деньги он вам уже заплатил? – поинтересовался я.

– Тоже, извините, не ваше японское дело! – сурово отрезал Владимир Николаевич.

– Значит, вы нам так ничего и не скажете? – угрожающим тоном вопросила Мураками.

– Послушайте, вы же якобы филологи, да? – устало проскрипел Селиванов. – Или хотя бы их дети…

– При чем здесь это? – сверкнула льдинками своих глазенок недоверчивая Аюми.

– При том… Это сказано в классике…

– Быть или не быть? Или кто виноват? – Я предложил Селиванову в порядке гуманитарного обмена на выбор несколько вариантов того, что «сказано в классике».

– Вопросы – это у вас, в полиции, или у писателей, которые в принципе та же полиция – только духа и нравов. А у нас, у филологов, как раз ответы. И ответ вам мой, граждане японцы, из той же классики будет: не стой на пути у высоких чувств!

– Это в каком смысле? – действительно не понял я.

– В прямом! Молодая красивая девушка, замужняя, как вы, конечно, знаете. Со своим Ромео в прямой контакт вступить по организационно-этическим причинам не может… Я же мог помочь…

– И как вы этим несчастным влюбленным помогли?

– Я же сказал: пришел и передал простую информацию. Делов-то было на пять минут. К тому же не такие уж они по российским меркам и несчастные…

– И средств заработали, да? – ехидно напомнила ему об истинной цели этой его якобы альтруистической акции Аюми. – Высокие чувства требуют больших средств!

– Смейтесь-смейтесь! – Селиванов демонстративно отвернулся от нее. – Вам это все смешно, смешны деньги! Подумаешь, сто тысяч иен, какие-то восемьсот долларов… А для меня это полугодовая зарплата в моем распрекрасном НГУ!…

– МГУ, – поправила его Мураками.

– НГУ! – не согласился с ее поправкой Селиванов.

– Вы из Новосибирска? – спросил я.

– Да. – Он опять с тоской посмотрел на свою лапшу.

– Хорошо, Владимир Николаевич. – Я решил заканчивать эту гуманитарную корриду. – На сегодня все, но учтите, что, пока вы находитесь в Саппоро, мы вас еще потревожим несколько раз.

– Потревожьте-потревожьте… – вздохнул мрачный Владимир Николаевич. – Хозяин – барин…

– И все-таки было бы лучше и для нас, и, главное, для вас сейчас нам сказать, по чьей просьбе вы встречались в «Гранд-отеле» с Ириной Катаямой? – Я решил из гуманитарной гуманности дать ему последний шанс. – Обещаю, что ваша информация дальше этой комнаты не уйдет.

– Нет, – он покачал головой. – Так она, значит, Ирина?…

– А вы сколько дней были в Ниигате, Владимир Николаевич? – проглотила его последний вопрос Мураками.

– Две ночи, а что? – тем же безнадежным, упадническим тоном спросил Селиванов.

– В Ниигате вы с этой женщиной встречались?

– Она что, из Ниигаты? – довольно натурально удивился Владимир Николаевич.

– Из Ниигаты, – кивнула Аюми. – Мне искренне жаль, Селиванов-сан, что вы отказываетесь нам помочь…

– Когда смогу – помогу, – буркнул Селиванов, – а сейчас не могу. Я слово дал!…

– Понимаем. – Я понял, что визит оказался практически нулевым и что пора ретироваться, пока нам с Мураками не досталось еще больше от этого «пыльного», но гордого специалиста… кстати, по кому? – Последний вопрос, Владимир Николаевич, из филологической области. Вы, если не секрет, чем занимаетесь?

– Не чем, а кем, – педантично поправил меня Селиванов. – Владимиром Сорокиным, а что?

– Вот как?! – вырвалось у меня.

– Вас это удивляет?

– Да нет… – Я еще раз посмотрел на холостяцкий кипятильник на плоской подушке, на сиротский пенопластовый стакан с давно остывшей лапшой и, наконец, на мятые серые брюки с сальными волдырями на коленях, наброшенные на спинку стула. – Ничего…

В лифте мы молчали, и Аюми подала голос только тогда, когда мы вырвались на оперативный простор причудливой паутины сусукинских улочек и переулочков, разницы между которыми, впрочем, нет никакой. Было темно, зябко и неуютно – большей частью не из-за погоды, но из-за глубокого чувства неудовлетворенности по поводу вчистую проигранного «пыльному» Владимиру Николаевичу словесного поединка, в котором на нашей с Мураками стороне было как численное большинство, так и преимущество собственного поля.

– Странный какой-то русский! – звонко воскликнула Мураками. – Первый раз такого вижу…

– Знаете, Мураками-сан, у них поговорка есть: в скромной заводи бесы обитают…