– Так, все! – Она хлопнула себя по гладким коленям. – Я больше не желаю с вами разговаривать! Мне надо идти!

– Напрасно вы так, Ирина! – посетовал я, осознав вдруг, что ни у могучего и непобедимого меня, ни у субтильной Аюми, у которой все блестящие победы еще впереди, нет при себе абсолютно никаких средств, чтобы формально удержать ее в номере или, скажем, доставить в управление. Более того, получить оперативно такой документ не так-то просто: на это надо часа два-три, за которые столько воды утечет, что потом уже никакой сантехник не поможет.

– Прощайте! – Ирина поднялась с диванчика и выпрямилась во всей своей недоступной красоте: стройная, но не хрупкая, а крепкая, с не потерявшим привлекательности после всех этих «уходите» и «прощайте» лицом.

Я поймал себя на мысли, что думаю не о том, что нам с Мураками нечем ее остановить, а о мерзких слюнях, подобных тем, что покрывают наше деликатесное гнилое натто, и которые в оргиастическом порыве проливаются из мерзкого рта похотливого Ато Катаямы (я его не видел никогда, этого Катаяму, но в том, что он мерзкий и похотливый, я уверен на все двести процентов!) на одновременно тугое и податливое тело Ирины. Затем перед глазами встала печальная картина, на которой она, мужественно исполнившая свой тягостный супружеский долг, медленно идет в ванную и долго стоит под душем, смывая с себя слюни мужа и собственный позор, и ласковая, всепрощающая вода нежной пленкой обволакивает все то же тугое и податливое тело.

– Идемте, Минамото-сан? – прервала мое виртуальное эротическое творчество Мураками.

– Да-да. – Я потряс головой, чтобы прогнать этот тягостный, наркотический сон, и добавил вполне искренне: – Могу только гарантировать вам, Ирина, что мы еще увидимся!

– Без удовольствия! – отрезала Ирина.

– Всего хорошего! – поклонилась ей Аюми.

– Хм! – ухмыльнулась она.

– До свидания, Ирина, – кивнул я ей. – До скорого, до очень скорого свидания!

– Чао! – Ирина распахнула перед нами дверь, через которую мы демонстративно медленно покинули чертоги славянской femme fatal..

Якобы «специалист по торговым автоматам» за время нашей беседы с Катаямой сумел подняться с колен и теперь нехотя ковырял знакомой нам отверткой в верхней части все еще разверстого автомата. Он грустно посмотрел на нас, и мне пришлось строго показать на пол под его ногами, что означало, что свой постылый пост он покинуть пока не может. «Автоматчик» согласно пожал плечами, тихо вздохнул и продолжил знакомить отвертку с хитроумным приспособлением, которое выплевывает банку приторной химической отравы, красящей язык в невероятные цвета, стоит накормить его ста двадцатью иенами.

В лифте я приказным тоном обратился к капитану Мураками:

– Мураками-сан, давайте дуйте в управление к Нисио, все ему перескажите и добейтесь от него разрешения на все виды контроля. Понятно вам?

– Понятно, – стрельнула она по мне смышлеными глазенками. – А вы что будете делать?

– А я заберу вчерашний отарский «краун» и буду пасти нашу с вами подругу. Если, конечно, вы не возражаете?

– Вы будете пасти? – недовольно переспросила она, едва мы шагнули из лифта на персидские ковры гостиничного лобби.

– Можем, конечно, поменяться, – предложил я ей, будучи уверенным в своем успехе.

– Давайте поменяемся! – с радостью согласилась Аюми. – Я же следила за ней в Ниигате! Я все ее повадки знаю!

– А Саппоро вы знаете? – Я прищурился в ее направлении. – Вы здесь который раз?

– Хорошо, пойду к вашему полковнику, – вздохнула она, признавая свое поражение.

Ждать Ирину мне пришлось недолго: едва я выкатил из темного паркинга серебристый «краун», как из соседних ворот появился знакомый «диаманте». Ирина резко ударила по акселератору, покрышки заскрежетали по асфальту, и яс большим трудом успел следом за ней проскочить первый светофор. Она потыркалась в слепые переулки в районе бульвара Одори, убедив меня в том, что не одна только капитанша Мураками слабо разбирается в хитросплетениях строго перпендикулярных улиц центрального Саппоро. По дороге я не раз посетовал на то, что мы так до сих пор и не имеем «прослушки» ее мобильного, поскольку затемненные стекла ее стремительного «мицубиси» не позволяли увидеть, чем кроме отработки навыков вождения в сложных городских условиях заняты ее прекрасные руки.

Остановилась она там, где, по всей логике событий последнего получаса, и должна была остановиться: на обочине около входа в саппоровское отделение банка «Мичиноку». Неожиданным оказалось то, что в дверях банка она нос к носу столкнулась с моим другом Ганиным: он был неотразим в голубых джинсах и черной кожаной куртке, но яростная Ирина, видимо, так не посчитала, гордым коршуном пролетев перед его любопытным носом. Из правого переднего окна «крауна» я с улыбкой понаблюдал за тем, как сначала любопытный нос, а затем шаловливые глаза известного ценителя женской красоты Ганина проследили за парадным проходом изящной античной статуэтки в царство – вернее, учитывая скромные масштабы «Мичиноку», имеющего у нас всего лишь статус регионального банка, – в княжество мамоны.

Сначала присвистнул Ганин – от внезапного прикосновения, хотя бы только глазами, к прекрасному, а затем, приспустив стекло, свистнул я, чтобы привлечь внимание моего закадычного дружка, которому есть на что посмотреть и на его Саше и, соответственно, которому нечего пялиться на заезжих красоток, годящихся ему если не в дочки, то, по крайней мере, в самые младшие сестры.

– Ты чего здесь? – поинтересовался он у меня, подойдя к машине. – Тачка какая-то новая у тебя…

– Казенная, – успокоил я его. – А вот ты чего здесь?

– Да деньги предкам переводил.

– Предкам?

– Маме с папой! – перевел он сам себя. – Учишь тебя, учишь – а толку ни на грош!…

– У тебя что, тоже счет в «Мичиноку»?

– У меня да, а еще у кого? – Ганин распахнул надо мной свои огромные серые глаза, преисполненные одновременно удивлением и иронией, из чего я сделал, полагаю, верный вывод о том, что он опять кого-то или что-то цитирует.

– А вот красотку варьете видел? – кивнул я на дверь банка, за которой скрылась Ирина.

– Кабаре, – брякнул Ганин.

– Чего «кабаре»?

– Это была красотка кабаре – в варьете все страшные, как смертный грех, – разъяснил Ганин.

– Плевать, одна музыка! – небрежно произнес я. – Так вот у нее там счет, как и у тебя. А чего ты вдруг в «Мичиноку» счет завел, Ганин? Паршивенький банк-то…

– Согласен, но только это единственный банк японский, который в России с физлицами работает. И если у меня в нем счет, то легко и, главное, почти бесплатно можно перекинуть денежки мамочке с папочкой, которые у меня, как ты знаешь, Такуя, скромные физически-пенсионерские лица, нуждающиеся в регулярном материальном, то бишь физическом, вспомоществовании. Так что я сюда кое-какие деньги кладу и в Москву перевожу…

– Слушай, Ганин… – Мне пришлось прервать его пространный монолог на темы сыновней любви и благотворительности, поскольку меня вдруг посетила пронзительная и беспощадная мысль. – Ты это… Будь другом, вернись в банк, узнай, что этот цыпленочек в сапожках делает, а? Краем глаза…

– А ты что, сам не можешь? – Ганин заглянул в салон и ехидно принялся разглядывать мои брюки в районе паха.

– Не могу. – Мне пришлось в целях экономии времени оставить этот похабный взгляд без должного мужского внимания. – Мы с ней сегодня уже успели повздорить, и видеть меня она больше не желает. По крайней мере, без ордера на обыск.

– На обыск? – хмыкнул Ганин. – Когда получишь этот ордер, меня пригласи – я хочу ее обыскать!

– Тебе Саша твоя обыщет!

– А тебе – твоя Дзюнко! Она русская?

– Кто? Дзюнко?

– Цыпа твоя желтозадая! – недовольно пояснил Ганин.

– А-а, эта… Сахалинская…

– Значит, не совсем русская, – сделал Ганин странное заключение. – Звать как?

– Ирина. Иди давай!