– Ты смотри, как бы этот «не впервой» для твоего друга последним разом не стал! – пригрозил полковник. – Давай срочно к нему, я все ордера получил. Через полчаса два экипажа нам дают, по три смены в сутки. Вот они и будут ее пасти.

– Две машины – это хорошо, – резюмировал я и стал по сотовому набирать номер Ганина.

– Алле! – прохрипел Ганин после третьего сигнала. – Такуя, это ты? Ты где?

– Да, я. Я в управлении. А ты где?

– А я в педе. – Где?

– Ну в педагогическом университете… – продолжал сопеть невидимый Ганин. – Здесь же конференция…

– Ты что, Ганин, с ума сошел! – У меня та часть моего интеллектуального внутреннего мира, которая в простонародье именуется душой, рухнула в пятки. – Тебя чего просили делать?! Нашел время по конференциям ездить!

– Не ори, Такуя! Чего разорался? – начал, по своему обыкновению, дерзить излишне самостоятельный Ганин.

– Как чего?! Я же тебя просил поездить за русской! А не на конференции своей штаны протирать!

– Ну штанов у меня достаточно, – продолжил пререкания Ганин. – А что до объекта твоего уж не знаю какого конкретно интереса, Такуя, то это она меня сюда и привела. За что ей спасибо огромное!…

– Как «привела»? – У меня отлегло от сердца, и я физически почувствовал вдруг, как из полых ахиллесовых пяток моих, проходя через ахиллесовы сухожилия, медленно возвращается на свое законное место моя слабо сбалансированная душа.

– Так, на «диаманте» своем…

– Значит, она тоже на конференции?

– Да. Она из банка прямиком сюда и попилила. А я за ней. Так что придушил сразу двух кроликов: и тебе пособил, и неплохой доклад Заречного про современную российскую женскую прозу заслушал, – поделился со мной удовлетворенным, но постоянно шипящим и хрипящим из-за мобильно-сотовых искажений голосом мой друг Ганин. – Я, ты же знаешь, к женской прозе, как и к поэзии, вообще-то скептически отношусь…

– Не знаю, но догадываюсь, – перебил я его. – А сейчас там что происходит?

– А сейчас тут происходит обеденный перерыв, – доложил Ганин. – Я, собственно, с тобой потому и разговаривать могу.

– А Ирина где?

– Эта красотка в желтом, что ли?

– Да, она.

– Да вон сидит, метрах в пятидесяти от меня. За стеклом. Они все в университетской столовке закусывают, а я на улице, на стоянке, в твоем «крауне» сижу.

– Сколько еще времени они обедать будут?

– После обеда заседание в два начинается, так что еще почти час. А что, ты тоже, что ли, хочешь про женскую прозу? – ехидно поинтересовался Ганин. – Давай подъезжай!

– Еду! Жди меня, Ганин!

– Ну о чем речь, Такуя! – усмехнулся невидимый Ганин. – Ты же знаешь, что я умею ждать, как никто другой!

Я попросил Нисио послать обещанную «наружку» к педагогическому университету, но приказать сержантам, чтобы они в дело не встревали ни под каким видом, забрал у полковника ордер для снятия показаний в банке «Мичиноку» и двинулся к дверям, демонстративно не приглашая с собой лохматую Аюми. Она же, выказывая очевидную самостоятельность в принятии решений, тут же двинулась за мной следом, вызвав этим своим то ли демаршем, то ли марш-броском едкую усмешку Нисио.

В банке, где мы были уже через десять минут, нас ждал неприятный сюрприз. На девицу за стойкой, которая проводила операцию по переводу денег Ирины Катаямы, наш ордер не оказал никакого воздействия: она не бросилась стучать своими выкрашенными в баклажанный цвет коготками по клавиатуре казенного компьютера в поисках затребованной нами информации, не кинулась шуршать подшивками корешков платежных поручений, а лениво зевнула, посмотрела сначала на меня, потом на Мураками абсолютно пустыми глазами, которыми теперь обычно смотрит на весь мир и его незадачливых обитателей наша японская молодежь, ухмыльнулась без малейшего намека на приветливость и по внутреннему телефону вызвала дежурного менеджера.

Он появился из сумрачных глубин банковского офиса через несколько секунд, являя собой полную противоположность потревожившей его обеденный покой девицы. Из глаз этого еще молодого, но слишком полного для своего молодого возраста клерка лился мед, из уст, едва он их отворил, – мед, и вообще, казалось, что его главная обязанность – таять перед лицом каждого посетителя.

– Чем наш банк может служить полиции Хоккайдо? – сладкоголосой птицей юности пропел менеджер и окатил нас с Мураками ушатом теплой приторной патоки из своих глаз.

– Вот, ознакомьтесь, пожалуйста! – Я протянул ему ордер. – Мы должны получить у вас сведения о сделанном сегодня, приблизительно полтора часа назад, денежном переводе.

– Разумеется-разумеется, – закивал менеджер, вцепившись своими липкими глазенками в казенную бумагу.

– Вас, простите, как зовут? – Мне очень не понравилось, что, вопреки строгим правилам японского этикета, этот толстый парень нам сразу не представился.

– Что, простите? – Он на мгновение оторвал свои масленые глаза от ордера.

– Как обращаться к вам? – утончил я свой вопрос.

– А, извините! Забыл представиться, – продолжал он лить елей из своих уст. – Мурата, Мурата Такаси.

– Приятно познакомиться, Мурата-сан, – констатировал я, протягивая ему свою визитную карточку.

– Взаимно-взаимно! – пропел он, вернув свой взор к документу и одновременно протянув мне свою визитку.

Закончив читать ордер, въедливый Мурата наклонился к девице, что-то негромко ей сказал, на что она ответила снисходительным кивком и тут только зацарапала своими фиолетовыми ногтями по черной клавиатуре компьютера.

– Сейчас Аяко-чан подготовит вам все, что требуется! – пояснил нам с Аюми свои действия сахарный менеджер. – Если мои услуги еще потребуются, то, пожалуйста, вы можете меня вызвать через Аяко-чан.

Он откланялся и удалился в сумеречные запасники своего родимого банка под пулеметный стрекот матричного принтера, начавшего печатать для нас затребованную информацию.

– Нате!… – Холодная Аяко оторвала выдавленные принтером сантиметров восемьдесят перфорированной бумаги и брезгливо протянула их мне.

Компьютерная распечатка сообщала о том, что сегодня, без двадцати одиннадцать утра, с двух своих счетов в банке «Мичиноку» – иенового и валютного – небезызвестная нам Ирина Катаяма перевела, соответственно, сто двадцать пять миллионов японских иен и восемьсот пятьдесят тысяч американских долларов. Как показывала банковская бумага, еще до вчерашнего дня на иеновом счету у нее было чуть меньше двух миллионов, а на долларовом – только сорок шесть тысяч, но уже сегодня эти суммы неизмеримо выросли. По документу выходило, что денежные запасы русской красотки выросли благодаря четырем денежным переводам, осуществленным в понедельник ею же, в этом же саппоровском отделении «Мичиноку», со счетов, зарегистрированных на имя Ато Катаямы. Из чего напрашивался вывод о том, что Ирина знакома со всеми реквизитами этих счетов, включая кодовый шифр для прямого доступа к деньгам через банкомат. Переводы, как значилось в распечатке, были сделаны в понедельник именно через банкомат при банке, а не через окошко, как сегодня.

Мы с Мураками несколько раз пробежали глазами по бумаге и сверху вниз, и снизу вверх, и наискосок слева направо и справа налево, потом тревожными глазами посмотрели друг на друга, достигли немого консенсуса, вышли из состояния секундного оцепенения, вызванного глубоким разочарованием, и вновь подошли к бестолковой Аяко.

– Извините, – буркнул я, – спасибо, конечно, еще раз за бумагу, но вы нам не распечатали самого главного!…

Аяко смотрела на меня своими бесконечно равнодушными глазами и рта открывать не соизволяла.

– Вы понимаете, о чем я говорю? – Я почувствовал, что начинаю закипать.

– Нет, – выплюнула она.

– Вы не напечатали нам, куда она перевела эти деньги! Здесь нет ни имени получателя, ни, по крайней мере, номера его счета. Все, что здесь напечатано, мы и без этого уже знали.

– Я напечатала вам все, что приказал Мурата-сан, – выдавила она из себя и вновь замокла.