– Заявление это кто написал, спрашиваю?

– Честная гражданка Японии. Как и вы, кстати…

– Что «как и я»?

– Гражданка Японии.

– А-а, это… Да, я гражданка… И что теперь?

– Да, собственно, ничего особенного. Что в мешке было?

– А вы как думаете? – А вот это она зря! Не следовало ей опять затягивать с ответом на элементарный вопрос – особенно после того, как выяснилось, что мне многое известно…

– Вы знаете, Ирина, – я опять чуть было не дотронулся до ее руки, – у меня работа такая, что я часто за самого себя все додумать не могу. Так что, извините, еще и за других людей думать я просто не в силах. Да и в работе моей обычно требуются собственные слова подозреваемых или обвиняемых, понимаете?

– Понимаю. Я кто – подозреваемая или обвиняемая? – недовольно буркнула русская красавица.

– Ни та, ни другая, разумеется. Вы же видите: я с вами разговариваю как частное лицо, без протокола и записи.

– Хорошо. В мешке был мусор…

– Какой мусор?

– Домашний. Я его в воскресенье в багажник загрузила, хотела по дороге в порт на помойку завезти, но забыла.

– И решили в море скинуть?

– А что, убудет, что ли, от моря вашего? – Ее тон вдруг стал заметно грубеть. Создавалось впечатление, что до последнего времени она как бы сдерживала себя и разыгрывала образованную и воспитанную даму (балагур Ганин добавил бы обязательно: «из Амстердама»), но теперь внезапно тормоза полетели, и речь ее стала терять соответствие благородному и привлекательному внешнему виду, что, впрочем, так и не отбило у меня желание дотронуться до ее тонких пальцев. – Оно у вас что, это море, какое-то особенное?

– Да нет, ничего особенного в нашем Японском море нет. Просто мусор в него бросать не принято.

– Ну извините! – фыркнула она.

– Вы, если не секрет, в Отару с какой целью прибыли?

– С туристической, – отрезала погрубевшая Ирина.

– У вас отпуск сейчас?

– Какой отпуск?

– На работе.

– Я не работаю.

– Домохозяйка?

– Типа того…

– Типа чего? – Мне ужасно нравится это новорусское «типа». Еще в студенческие годы я бесился от бессилия в вопросе перевода английского «a kind of», которым переполнены нехитрые тексты голливудских блокбастеров. А теперь вот – с этим русским «типа» – проблема оказалась решена…

– Типа домохозяйка, – буркнула Катаяма.

– Значит, муж ваш достаточно зарабатывает?

– А что это вы так мужиком моим интересуетесь? Вы по автомобильной линии, что ли? – Ирина заинтересованно прищурилась.

– У вашего мужа проблемы в бизнесе?

– Да вроде нет…

– Он, кстати, где сейчас?

– Что значит «где»? – Теперь над ее прекрасными глазами взлетели сразу обе, как я вдруг разглядел, наполовину аккуратно выбритые, наполовину изящно подрисованные брови.

– Ну вы же одна на Хоккайдо приехали.

– У него работы выше крыши.

– В Ниигате?

– Да.

– А в России ваш муж часто бывает?

– Значит, вы все-таки по автомобильной линии?

– Да нет же, не по автомобильной.

– Врете! Знаете прекрасно, что он в Россию подержанные японские тачки продает!

– Хорошо-хорошо, Ирина, – успокоил я ее. – Пускай будет «по автомобильной»… Хотя на самом деле это совсем не так…

– Ну бывает он в России. Регулярно бывает.

– На Сахалине?

– В основном да. Случается, в Находку ездит, в Хабаровск летает. Но в принципе у него главные покупатели на Сахалине.

– А сейчас он где?

– Как где? – Она опять насторожилась. – В Ниигате, конечно. Почему вы спрашиваете?

– Просто так. – Я старался звучать как можно более простодушно. – Я же вам сказал: вы одна здесь, на Хоккайдо, он там один…

– Да будет вам! Вы же японец! – Ирина всплеснула руками.

– И что с того, что я японец?

– Того! Как будто не знаете, что такое японские семьи! – Она вперилась в меня своими жгучими угольками.

– А что такое японские семьи? – Я попытался как можно наивнее округлить глаза.

– А то! Вы же вместе со своими бабами жить не можете! Вас же воротит от них!

– Извините, не понял! – уже без фальсифицированного неведения удивился я.

– Не понял он! – скривила Ирина свои чуть-чуть больше, чем следовало, накрашенные умеренно яркой алой помадой губы. – А сам сидит и груди мои рассматривает!

– Груди?

– Две их у меня! – В Ирине, видимо, окончательно проснулась она сама, заглушив зачатки воспитанности, которые проявляли себя пять минут назад. – Скажете – нет?!

– Простите, Ирина, но я не из… – мне пришлось полезть за нужным словом в свой филологический карман, откуда вылезло банальное, – этих…

– Да все вы одинаковые! – не поверила мне она. – Вам только одного нужно!

– Чего «одного»?

– Того! Может, мне еще сходить к прилавку вам пирожное заказать, чтобы вы сзади меня могли получше рассмотреть?

– В каком смысле? – Признаться, я никогда еще не испытывал такого психологического натиска со стороны противоположного пола, который европейцы с американцами по инерции продолжают называть слабым, но который даже у нас, в антифеминистической Японии, таковым уже давным-давно не является.

– В прямом! Вам же интересно, какие у меня ноги! – продолжила она свою стихийную, но мощную контратаку.

– Почему вы, Ирина, решили, что меня интересуют ваши ноги? – Я все еще не мог прийти в себя после такой решительной атаки.

– А что вас еще во мне может интересовать? Выше пояса я и так хорошо просматриваюсь: и морда, и грудь на виду, а вот какие у меня ноги, бедра и задница, вам не видно. Вы же смотрите на меня и мечтаете, чтобы я встала и пошла куда-нибудь – в туалет, например.

– Скажите, Ирина, – мне пора было успокоиться, немедленно прекратить похотливую визуализацию в своем воображении объектов, перечисленных Катаямой, и возвратиться к самому себе, спокойному, уравновешенному и рассудительному, – у вас что, с мужем проблемы какие-то?

– А это вас не касается! – отрезала она и демонстративно отвернулась к окну.

– Хорошо, Ирина, – я наконец-то сумел окончательно скинуть с себя наброшенные ее колдовскими чарами на мои мозги и некоторые другие части тела фрейдистские сети, – давайте закругляться.

– Давайте! – Она вновь взглянула на меня своими глубокими глазами. – Мне пора!

– Если не секрет, куда?

– В Саппоро.

– Я как раз хотел вас спросить о ваших планах.

– Что, мне штраф придется платить или что?

– Не знаю пока, но возможности уплаты штрафа я не исключаю. Поэтому нам необходимо знать о том, где вы будете находиться в ближайшие два-три дня.

– А если я откажусь отвечать на этот вопрос?

– Ну тогда вам действительно придется подняться с этого стула, продемонстрировать мне и всем присутствующим ваши ноги и прочие – как там у вас принято говорить? – филейные, да? – части своего тела и…

– Что «и»?…

– И проехать со мной в местное управление полиции. Это недалеко. – Я кивнул в направлении выхода.

– Значит, за мешок мусора меня арестуют, да?

– Нет, арестовывать вас никто не будет, но по двум заявлениям на вас местная полиции меры принять должна.

– По двум заявлениям? – По слегка побелевшей коже на скулах под персиковыми румянами стало понятно, что о своей сексапильности Ирина на время забыла. – У вас против меня есть целых два заявления?

– А что вас удивляет?

– Как что? Я всего пять часов как на Хоккайдо приехала, а на меня уже две телеги накатали!

– Вы знаете, Ирина, если быть до конца точным, то эти две, как вы изволили выразиться, «телеги» написали на вас не хоккайдцы, а те люди, с которыми вы плыли на пароме.

– Мне от этого не легче! Мне что Хоккайдо, что Хонсю – одна разница! Короче, если я вам сообщу, где я буду находиться в течение ближайших дней, вы меня в местную мусорскую не потащите?

– Мусорскую?

– В ментуру то есть.

– В полицию, вы хотите сказать?

– Я хочу сказать именно «в мусорскую», потому как вы тут заявили, что мусором занимаетесь, но если вы в это дело не въезжаете, то пусть будет «в полицию».