Лёгкий хлопок – и шара как не бывало. Быстро съёжившись, исчез улыбающийся паяц.

Линда прошептала:

– Паяц погиб.

Огорчённый мальчуган повертел в руках лоскуток – все, что осталось от шарика, безуспешно попытался надуть его, затем отшвырнул негодную игрушку в сторону, за кусты, и двинулся дальше, вскоре скрывшись за поворотом аллеи.

Шар, которым играл мальчик, всколыхнул в душе Линды давнее детское воспоминание.

Когда мальчуган исчез, Арбен вдруг попросил у Линды записную книжку и, быстро листая, раскрыл её на чистой странице. Он написал что-то, зачеркнул, вывел снова. Фонарь близ беседки давал скудное освещение, поэтому Арбен низко склонился над книжкой.

Писал он долго.

Линда отчаянно продрогла, но боялась произнести слово, чтобы не помешать Арбену. Она лишь молча посматривала на его хмурый лоб и плотно сжатые губы.

Аллея уже совершенно опустела, когда Арбен поставил наконец точку, закрыл записную книжку и протянул её Линде, негромко сказав:

– Я теперь словно мяч, из которого выпущен воздух.

Девушка сделала попытку раскрыть книжку, Арбен остановил её:

– Не сейчас, Линда. Дома прочтёшь.

Они пошли к выходу.

Сегодняшнее свидание оставило в душе девушки неприятный тревожный осадок, его не смогло снять даже искусство Арбена в импровизации, неизменно поражавшее Линду.

У входа из парка змеилась бесконечно бегущая лента; спина её, истоптанная тысячами ног, лоснилась в свете мерцающих панелей.

Линда предложила:

– Пойдём на подземку?

– Ненавижу лезть под землю, – пробурчал Арбен. – А ты что, замёрзла?

– Нет, ничего, – ответила Линда, у которой зуб на зуб не попадал.

Едва молодые люди ступили на ленту, осенний ветер набросился на них с удвоенной яростью.

Арбен снял куртку и накинул её на плечи девушки.

Улицы, по которым они проносились, были безлюдны: здесь, вдали от центра, город, населённый трудящимся людом, засыпал рано.

– Город вымер, – нарушил долгую паузу Арбен.

– Окна светятся, – возразила Линда.

– Ну и что? Панели остались гореть, – упрямо мотнул головой Арбен.

– Ты слишком мрачно настроен… Даже не рассказал мне про свой день.

– Нечего рассказывать.

– Как ты поранил руку?

Арбен буркнул:

– Расскажу в другой раз.

Линда согрелась под курткой Арбена, и настроение её немного улучшилось,

– Когда теперь увидимся, Арби? – спросила она. – Завтра понедельник, и я могла бы отпроситься пораньше.

– Не знаю, как теперь у меня сложится, цыганочка… Всё зависит от того, как пойдёт новое дело, о котором я тебе говорил, – сказал Арбен.

Когда они прощались, Линда спросила:

– У тебя теперь совсем не будет свободного времени?

– Пока не знаю. По видеофону договоримся, – ответил Арбен, голос его звучал глухо.

Придя домой, Линда села в качалку, зажгла торшер и вытащила из сумочки записную книжку.

Поначалу от внезапно подступившего волнения девушка не могла ни слова разобрать из того, что написал Арбен, – у неё почему-то внезапно мелькнула мысль, что это последняя его записка, нечто вроде завещания, и что они никогда больше не увидятся. Наконец, продираясь сквозь частокол зачёркнутых строк и фраз, слово за словом она прочитала:

Линда задумалась. Записная книжка соскользнула на пол, но она не стала за ней нагибаться.

Что он задумал, непутёвый Арбен? Почему так рассердился, когда она невзначай упомянула Ньюмора? Ревнует? Чепуха. Арбен ведь знает, что она и Ньюмор – друзья детства, что между ними ничего не было, да и не могло быть, настолько они разные.

Хотелось есть, но Линда чувствовала себя настолько усталой и разбитой, что не было даже сил подняться, чтобы пойти на кухню и приготовить себе что-нибудь.

«Я чувствую себя совсем разбитой», – сказала чашка, упав с полки, – припомнила Линда слова Ньюмора, которые тот произнёс по поводу разбитой некогда чашки саксонского фарфора.

Вот и она сейчас чувствовала себя такой же разбитой.

«Отдохну немного, потом встану и поем», – подумала Линда сквозь тяжёлую дрёму.

Она так и уснула в кресле. В эту ночь ей приснился паяц, который улыбался с воздушного шарика.

Валы накатывались издалека. Казалось, они выбегали из-за линии горизонта, подсвеченной солнцем, которое только что погрузилось в океан. Крохотный скалистый атолл дрожал от ударов. Арбен стоял, прислонившись к единственной пальме, оживлявшей красноватую почву. Ветер трепал серую куртку Арбена, торопливо перебирал вечнозелёные листья высоко над его головой и бежал дальше, в просторы Атлантики.

В однообразном движении волн было что-то успокаивающее. Так и стоял бы на каменистом клочке земли, наблюдая раскованную стихию. Хорошо, что на свете есть сферофильмы, позволяющие хотя бы на время оживить прошлое, пусть даже его маленькую частичку, молекулу. Что может быть лучше, чем забыть настоящее, полностью отключиться от него – пусть всего на часок – и не думать ни о чём, совершенно ни о чём…

Месяц блаженства кончился. Месяц, заранее отмеренный Ньюмором. Может, Ньюм ошибся и преуменьшил срок? Вряд ли. Ньюмор вообще ошибается редко. Неужели прошёл уже целый месяц со времени памятного разговора с Линдой в беседке парка? Тогда он ничего не боялся.

Впрочем, и теперь нет ничего страшного. Надо только быть смелым. Как это сказал Ньюмор? «Альва глуп, и обмануть его ничего не стоит. Надо только каждую минуту помнить об Альве – в этом весь фокус».

Арбен не сразу согласился на необычное предложение Ньюмора. Он долго колебался, но сказал «да». Опыты в отделе, которым Арбен руководил, уже долгое время не ладились. Он нервничал, и все валилось из рук. Со всех сторон подступали неприятности, крупные и мелкие. Он вывел из строя дорогостоящий интегратор и окончательно поссорился с шефом. Вообще оказалось, что старик Вальнертон настроен против него. Друзья Арбена говорили, что большинство его неприятностей следствие скверного характера. Сам Арбен вычитал в медицинском справочнике, что подчас скверным характером называют расстроенные нервы. Но когда он рассказал об этом Ньюмору, тот все по обыкновению обратил в шутку.