Но именно в годы правления Петра Россия вступила на путь, который постепенно придавал стародавней монархии некоторые новые черты. Усилия правительственной власти были направлены к созданию таких условий, которые благоприятствовали бы широкому развитию внутренней и внешней торговли и промышленности, отысканию и закреплению новых торговых путей, новых рынков сырья и сбыта, развитию водных сообщений и исправлению старых и устройству новых сухопутных дорог, наконец, освоению повой техники, хотя основой экономики страны и оставалось по-прежнему хозяйство феодального типа. Все это делалось быстро, потому что давняя отсталость уже грозила самостоятельному существованию и дальнейшему экономическому развитию страны. Эти первые два десятилетия, которые для России были временем подъема, крупного прогресса, выявления сил и средств, до той поры бывших как бы под спудом, в Швеции, если говорить о ее внутреннем положении, оказались периодом застоя, отсутствия какого бы то ни было проблеска реформаторской государственной мысли, которая еще была так характерна для времен Густава Адольфа, Карла X, Карла XI.

Еще в первые восемь лет военные успехи и завоевания Карла XII маскировали и перед шведами и в глазах европейских правящих кругов последствия этого застоя в политической жизни Швеции. Но с каждым годом начавшейся в 1700 г. Северной войны все больше падала морская торговля страны, все сильнее ощущалась потеря занятых русскими последовательно Ингрии в 1700–1702 гг., Эстляндии в 1703–1704 гг., Ливонии в 1704–1705 гг., т. е. наиболее плодородных и богатых шведских владений.

Правительство Карла XII еще в самом начале Северной войны принуждено было входить в долги и притом брать деньги у частных лиц, иностранных подданных, и под довольно обременительные и унизительные залоги. Так, в 1702 г. оно взяло у голландских купцов, "партикулярных персон", под ручательство голландского правительства и под залог таможенных доходов города Риги (в Лифляндии) 750 тыс. голландских гульденов, и Рига выплачивала с тех пор голландцам аккуратно взносами с процентами этот долг, пока город в 1710 г. не был взят русскими.

Еще пока в 1701–1708 гг. шведская армия жила за счет оккупированных ею польских и саксонских земель, экономический упадок государства сравнительно не так жестоко чувствовался. Но после Полтавы, когда сразу же были утеряны Польша и Саксония (фактически бывшая до той поры в подчинении и власти Карла), Швеция оказалась на пороге банкротства. А когда пал Стральзунд в 1715 г. и Пруссия заняла Померанию, стратегическое положение шведов еще более ухудшилось. Затем с неслыханной, поразившей всю Европу быстротой был создан первоклассный русский флот. Россия стала владычествовать в Финском и Ботническом заливах, и морской торговле шведов был нанесен страшный, непоправимый удар. Хронический голод, обнищание и в городе и в деревне стали приобретать местами просто катастрофические размеры. Требования больших прогрессивных реформ становились тотчас после смерти Карла XII все решительнее. Немедленно требовалось обновить, круто реформировать безнадежно устаревший сословно-абсолютистский государственный строй, ликвидировать хотя бы некоторые, наиболее вредоносные, тормозящие экономическое развитие феодальные пережитки; но это не было сделано ни Карлом XII, ни его преемниками — сначала Ульрикой Элеонорой (1718–1720 гг.), а потом (с 1720 г.) Фридрихом, хотя со смертью Карла XII рухнула самодержавная монархическая власть и руль перешел в руки аристократии. Упорная борьба шведского абсолютизма против феодальной аристократии окончилась в XVII в. его победой, и при Карле Х и Карле XI феодальное дворянство отказалось до поры до времени от своих былых притязаний. В своей массе оно подчинилось и примирилось со своей участью, удовлетворенное тем, что короли, сломив политическую власть феодалов, поддерживали если не все, то многие из прежних социально-экономических дворянских привилегий.

Таким образом, Россия с быстрым ростом ее торговли, а особенно добывающей и обрабатывающей промышленности, с энергичными поисками внешних рынков, с усилением класса торговцев и промышленников становилась все более и более экономически передовой страной сравнительно с инертной как раз именно в те годы Швецией. Россия не могла, конечно, превозмочь полностью свою стародавнюю отсталость ни в XVIII ни в XIX вв.; для этого требовались колоссальные революционные сдвиги XX в., но безусловно уже к середине долгой Северной войны она была во многих отношениях менее отсталой страной, чем Швеция.

Ко времени правления Карла XII дворянство в своей массе стало одним из крепких оплотов монархии. Из его среды вербовался командный состав шведской армии, очень наживавшийся во время удачных походов при захвате чужих земель и городов и разорившийся, когда непрочные завоевания короля рухнули.

К числу социальных сил, поддерживавших королевскую власть при Карле XII и его двух предшественниках, следует отнести также богатевшую и очень усиливавшуюся в XVII и в начале XVIII в. буржуазию. Морская торговля на Балтике, могущественно поддерживавшаяся успешными захватами на южном побережье, обогащала купечество. Деятельная разработка рудников, дававших лучшее по качеству железо, славившееся во всей Европе, с каждым десятилетием в течение второй половины XVI и всего XVII в. усиливала промышленный слой буржуазного класса. Ремесленная деятельность, по единодушным показаниям современников, росла в Швеции особенно быстро именно в последние пять-шесть десятилетий относительного мирного периода и в первое десятилетие царствования Карла XII. Наконец, крестьянство, страдавшее от малоземелья и от упорно державшихся пережитков феодальных порядков в деревне, все же направляло свое недовольство не против короля, а против дворян.

Таковы были социальные силы, поддерживавшие королевскую власть. Ясно, какие катастрофические последствия должно было иметь для всей экономики и всего уклада социальных отношений тяжкое поражение Карла XII в борьбе с Россией.

Постараемся теперь дать себе отчет о личности человека, бывшего неограниченным повелителем Швеции в рассматриваемое время, в особенности поскольку дело шло о внешней политике страны. Консервативный в своем мышлении Карл XII являлся характерным представителем лютеранского ханжества XVI–XVII вв. И его духовник Нордберг, которому так нравились избиения раненых и безоружных русских пленных, был типичен для своей среды, для всего поколения тех жестоких, нетерпимых протестантских фельдфебелей в рясе, которые были истыми «каролинцами». За благочестие, непреклонность и "духовное родство с Карлом XII" их восхваляли и в шведской и в немецкой церквах.[17] Образчики этой «непреклонности» читатель увидит в дальнейшем изложении.

При Карле XI и при Карле XII протестантские богословы и университетские «философы» Швеции обосновывали неограниченность королевской власти и ее «божественное» происхождение в таких не знающих удержу раболепных выражениях, какие редко где в Европе встречались. Шведское лютеранство в этом смысле оставило далеко за собой Боссюэта и других католических «святителей» времен Людовика XIV.[18] Любопытно, что оппозиция в лютеранском духовенстве Швеции против церковных «каролинцев», прислужников королевского самодержавия, стала сколько-нибудь заметной уже после Полтавы, хотя политические государственно-правовые основы неограниченной монархии только после смерти Карла XII получили сокрушивший их удар.

Фигура Карла ХII с давних пор приковывала к себе внимание историков, публицистов и философов-просветителей вроде Вольтера, пытавшихся дать разгадку психологии этого человека, сыгравшего такую роль в истории своей родины.

Он был очень молчалив и не делился почти никогда своими мыслями и планами даже с теми, кому очень доверял, судя по той роли, которую они в его царствование играли. Ни Реншильд, ни Левенгаупт, ни граф Пипер, ни Гилленкрок, ни даже льстецы и фавориты вроде Акселя Спарре не могли похвалиться, что король совещается с ними не только по существу основных своих политических планов, но даже относительно непосредственных стратегических задач, решение которых он поручал им нередко в последнюю минуту. Его штаб к этому настолько привык, что подобное поведение короля перестало уже в конце концов удивлять генералов. Каково объяснение этой замкнутости? Известно было, как опасался король болтливости своих и шпионства чужих. Знали также о невероятной гордости и самоуверенности Карла, о его твердой вере в свой гений и в свое счастье и догадывались, что он не желал советов и не нуждался в них, во всяком случае ему казалось, будто он в них не нуждается. Но было и еще одно обстоятельство, которое тоже могло иметь в данном случае значение. В Карле XII всегда сидел отважный азартный игрок, в нем, законном монархе, наследнике прочно занимавшей шведский престол династии, жила душа искателя приключений, авантюриста широчайшего масштаба, его славолюбие было особого характера: хотя ему очень приятно было бы приращение своих территориальных владений, но еще более льстило ему, когда его свита и армия восхищались самыми отчаянными его поступками, абсолютно ненужными, не имевшими и тени смысла выходками, когда он ставил на карту свою жизнь, свою свободу, все достигнутые успехи, все будущие надежды.