— Контрразведке, сэр?
— Да…
Затем полковник Гаввард медленно говорит:
— Стильби, «Адмирабль» прибывает сегодня… Вызвать ко мне командира…
— Будет исполнено, сэр.
Восемь человек выводят из здания комендатуры английские солдаты оккупационных частей… Пять человек ведут за город… Трое поступают в распоряжение русской контрразведки, деникинских офицеров…
Майор Стильби закуривает папиросу и говорит сержанту:
— И те пятеро… И эти трое… Участь одна, сержант…
Сержант кивает головой и говорит заученно:
— Да, сэр…
Пять трупов лежат за городом… Три человека, живые трупы доставляются в контрразведку деникинцев: одна женщина и двое мужчин… Поручик в золотых шевронах, с хлыстом в руке долго смотрит на женщину, она молода, бледна, на иссиня-черных волосах легкая косынка… Поручик говорит:
— Иванов, женщину отдельно, в комнату № 19… Этих…
Он машет хлыстом…
Участь двоих решена… Женщина остается в живых… До тех пор… пока.
Словом, ее уводят в комнату № 19…
В порту Константинополя множество судов сгрудились вместе. Белый итальянский крейсер рядом с французской канонеркой, несколько английских крейсеров и миноносцев, среди них быстроходный «Адмирабль».
Радио-каюта «Адмирабль» находится на корме, радиотелеграфист в наушниках внимательно слушает скребущие звуки и записывает карандашом… Через три минуты вестовой передает радиодепешу командиру Томсону; лицо Томсона хмурится, гладко выбритое лицо английского моряка… Радио гласит:
— Приказ адмиралтейства идти на всех парах порт Одесса, стать на рейде. В распоряжение британского командования. Подпись.
Артур Томсон медленно встает, он выше среднего роста; прекрасно сложен, его серые глаза немного задумчивы, далеко в Шотландии мистера Артура Томсона ждет невеста…
Командир крейсера «Адмирабль» Томсон отдает приказ:
— Вызвать отпущенных на берег. Разводить пары… Точное направление по выходе в открытое море…
Судовой механик быстро проходит по спардеку… Склянки бьют медленно и раздумчиво и на борту «Адмирабль» поднимается обычная перед отплытием суета…
Командир Томсон неподвижно сидит в каюте и изучает карту берегов Черного моря… На полу каюты лежит небрежно брошенный томик стихов Редиарда Киплинга: командир Томсон в свободное время любит заниматься литературой…
Почти в то же самое время представитель деникинского командования в Константинополе запрашивает британскую комендатуру:
— Не отходит ли какое-нибудь британское судно в направлении Одессы?
— Возможно.
— Нельзя ли воспользоваться любезностью командования для отправки этим судном офицера, агента русской…
Голос из комендантства, говорящий по телефону, перебивает:
— То есть, деникинской?…
— Да. Для отправки в Одессу крайне важного агента, поручика Сергея Казарина…
Разрешение английского командования дается… Крейсер «Адмирабль» приобретает пассажира в форме гусарского поручика, среднего роста, с острыми, серыми, внимательными глазами, с гладко причесанными смолисто-черными волосами и спокойным неторопливым голосом…
Поручик Казарин щелкает шпорами, представляясь командиру Томсону:
— Казарин, поручик гусарского полка имени его величества…
Артур Томсон снисходительно качает головой:
— Вам отведена каюта, мистер Казарин.
Лорд Холлстен, лидер консерваторов, на заседании парламента задает вопрос:
— Правда ли, что британские войска несут сторожевую службу на черноморском побережье, в то время как русские добровольческие войска отведены на отдых и для переформирования?..
Ему отвечает товарищ министра иностранных дел: он заявляет, что, согласно сообщению министерства военных дел британские войска не несут сторожевой службы на черноморском побережье и находятся на Ближнем Востоке исключительно для охраны британских интересов на черноморском побережье…
Лорд Холлстен складывает бумаги в портфель и собирается уходить… Он высокого роста, седой, гладко выбритый… Его партия, партия консерваторов, имеет некоторые основания быть недовольной правительством Ллойд-Джорджа…
Лорд Холлстен покидает здание парламента ровно в пять часов пополудни для того, чтобы присутствовать на совещании лидеров по некоторым вопросам, не терпящим отлагательств.
Почти в то же самое время в лазарете, находящемся недалеко от Трафальгар-сквера, в лазарете, устроенном специально для офицеров колониальных войск, раненых на западном фронте, в лазарете, в котором находится триста кроватей и на них триста жертв последних заключительных боев, последней схватки германского и союзного империализма — в это же самое время сестра милосердия мисс Дуглас, дочь полковника Дугласа, обходила кровати больных, проверяя температуру…
У одной из кроватей она остановилась и с мягкой улыбкой спросила:
— Сегодня лучше?…
Умирающий от туберкулеза, полученного в окопах Бельгии, индусский офицер, уроженец Горного округа Пендджаба, посмотрел на мисс Дуглас блестящими глазами:
— Температура ниже, — сказал он хриплым голосом…
Его английский язык носил только чуть заметные следы гортанного наречия Пенджаба…
— Вы поправитесь, — сказала мисс, кивая головой в белоснежной косынке… — Вы поправитесь и еще долго будете служить британской короне… Потому что мы победили, мистер Абиндра, мы сломили германский воинственный дух и отныне мир воцарится…
Она замолчала, потому что легкая улыбка скользнула по бледному лицу индуса…
— Вы не верите в это, лейтенант Абиндра?…
— Я верю, — сказал лейтенант Абиндра, — я верю, но до этого еще далеко…
Он закрыл глаза, утомленный беседой…
Сестра милосердия поправила подушку, одернула одеяло и неслышно вышла из палаты…
Проходя по коридору, она подумала:
— С его точки зрения… Конечно, он не дождется этого, его часы сочтены… Бедный Абиндра!..
Мисс Дуглас искренне пожалела его, этого индуса с матовым цветом лица и тускло-черными пристальными глазами… Мисс Дуглас читала Рабиндраната Тагора и созвучие в именах внушало ей симпатию к индусу…
В дежурной комнате мисс Дуглас спросила врача:
— Как вы находите Абиндру, лейтенанта колониальных войск?
— Умрет к утру, — ответил врач, просматривая бюллетени, — правого легкого нет, а левое…
Он пожал плечами…
За закрытыми глазами индуса Абиндры, должно быть, пробегали видения, может быть, это были картины боев на западном фронте, на полях Бельгии, где сыновья Непала и Пенджаба сражались во имя британского империализма, поддерживаемые танками, эскадрами аэропланов и тяжелыми орудиями… Может быть, это были картины Индии, солнца Пенджаба, гортанных слов родного наречия, смуглых, как шоколад, девушек…
Мягкая улыбка блуждала по лицу лейтенанта колониальных войск Абиндры, умиравшего в лазарете на Трафальгар-сквер… Эта мягкая, почти безвольная улыбка застыла на его лице и мисс Дуглас, наклонившись над ним, тихо сказала:
— Кончено…
Два ирландца-санитара вынесли тело лейтенанта Абиндры в покойницкую, мисс Дуглас доложила главному врачу… В книге лазарета против имени лейтенанта Абиндры появилась пометка: — «Скончался в 8 ч. 10 минут вечера. Уроженец Пенджаба. Поражение правого легкого… Вступил в лазарет 20 декабря 1918 г., выбыл 15 февраля 1919 г.»
Внизу стояли подписи палатной сестры мисс Дуглас и главного врача.
Людей, никогда не видевших друг друга, людей, живших в разных широтах, занимавшихся разной деятельностью и принадлежавших к разным социальным слоям и разным национальностям, никогда не помышлявших о событиях, происшедших за краткий промежуток времени, секунду для Истории, за один год, этих разнообразных людей связал в один клубок, спутал, стасовал, как опытный фокусник тасует карты — 1919 год, один из лет той эпохи, которая в истории человечества будет отмечена красными пылающим и буквами..