Проследив за его взглядом, я увидел оставленный ректором стакан и согласно кивнул. Снова забулькало, повторно наполняя стаканы из той же бутылки, в которой, казалось, жидкости совершенно не убавлялось… но я уже ничему не удивлялся.

Глушаков оказался товарищем запасливым, и на свет появились сначала банка солёных огурцов, затем шмат сала с краюхой серого хлеба, и в довершение пучок зелёного лука, свежего, словно только что с грядки.

Тщательное нарезание всего этого богатства пусть и не до конца, но расслабило стянутые в напряжении нервы, как сделала бы это любая однообразная, не требующая навыков деятельность. А обжёгшая горло сорокоградусная привела в относительную норму болтающееся где-то на уровне плинтуса настроение.

Зажевав лучком, я соорудил и отправил в рот бутерброд из хлеба с уложенным поверх салом. Довольно замычал, показывая большой палец трудовику. Прожевав, сообщил:

— М-м, вкуснятина!

— Ага, — довольно кивнул тот. — Тёщино.

Я невольно улыбнулся.

— И как тёща?

Тут уже пришел черёд Юрьича, как я уже начал его про себя называть, показывать большой палец:

— Во! Мировая мадам. Замашки только старорежимные, но при мне сдерживается. Опять же, я после женитьбы год с ней воевал, всё нос воротила от зятя. Но ничего, теперь вон даже сама иной раз в гости зовёт.

— А я вот не сподобился, — вдруг с грустью сообщил я, вспоминая своё житьё там, на Земле. Тридцатичетырёхлетний холостяк, мда… Ну хоть не девственник. Были знакомые дамы, были и подруги. И даже что-то с намёком на серьёзные отношения. Но… не судьба, видимо.

Трудовик покачал головой и с искренним сочувствием спросил:

— Эк ты. А что, хорошую не нашёл?

— Наверное, — пожал я плечами. — А может, во мне чего не так.

— Ты это брось, — наставительно заявил Глушаков, разливая ещё по одной, — мужику самокопанием заниматься — последнее дело. В конце концов, ну не нашёл там, так найдёшь здесь. Я вон тоже тут окольцевался. Правда, мне поменьше было лет, когда меня с Земли утащило, двадцать пять всего.

— А сейчас сколько? — поинтересовался я.

— Тридцать семь, — ответил трудовик и поднял стакан. — Ну, давай за прекрасных девушек, одна из которых, а может, и не одна, — подмигнул он, — ждёт не дождётся такого красавца. Осталось только найти!

Мы дружно чокнулись — за такое грех было не выпить. Вдумчиво закусив, я неожиданно подумал о старшем преподавателе Марне. И хоть отношения у нас складывались пока как-то не очень, но больно хороша была чертовка, особенно в гневе.

— Ты, кстати, Паш, откуда сам-то? Земляка-то я в тебе сразу почуял, да и говор у тебя как бы не сибирский…

— Новокузнецк…

— О, знаю такой! — Глушаков широко улыбнулся, хлопнув меня по плечу. — А я с Караганды! Эх, только ведь тогда Карагандинский политех окончил, по распределению поехал, и на тебе, попал, что называется.

— А я СибГИУ, бывший СМИ, — вспомнил я свою «вышку». — Ты в каком году окончил-то? — вдруг спросил я. Смущало меня что-то в услышанном, царапало слух. Какой-то элемент, выбивающийся из привычной для меня картины мира.

А Юрьич вдруг отвёл глаза в сторону. С усталой улыбкой на лице, ничего не сказав, он не торопясь закинул ещё бутер, и только пережевав, наконец ответил: — В семьдесят втором, Паша. В семьдесят втором.

— Ах ты ж!.. — не удержал я удивлённый возглас. — А ты знаешь, что Союз…

— Знаю, — как-то сразу помрачнев и заиграв желваками, отрезал трудовик. — Всё знаю. Как в академии появился пять лет назад…

Не сговариваясь, мы выпили снова, не чокаясь, за Великую страну, что канула в небытие, оставив после себя такое наследство, что разворовать и разрушить его до конца не смогли и за двадцать лет так называемой «демократии».

— …А я ведь коммунист. Коммунист, понимаешь?! — пьяно стучал себя кулаком в грудь Глушаков час спустя, когда в нас отчётливо булькало по литру «Столичной». — Вот здесь! Не то, что эти ваши… — он смачно харкнул на пол и растёр подошвой ботинка. — Я ведь в том мире, в который тогда попал, я же там революцию устроил, настоящую! Там кучка магов не просто нашего брата-пролетария угнетала, нет, они там целые игрища с массовыми убийствами проводили! Женщин пытали, детей насиловали… — Сергей всхлипнул, видимо, от нахлынувших воспоминаний. — До скотского же состояния народ довели! А у меня отец… в Великую Отечественную… с сорок третьего до сорок пятого… до Берлина дошёл! Дед в Гражданскую с колчаковцами рубился, а потом в ЧОН пять лет бандюков по лесам гонял. Я сам срочку в воздушно-десантных… Я же как увидел, так у меня просто руки затряслись и как пелена красная на глаза упала. Я тогда маговых прихвостней голыми руками задавил! Они в деревеньке баб хватали да прямо на улице раскладывали, поборы собирали…

Он вдруг замолчал, а прилившая было к лицу кровь сменилась пугающей бледностью.

— Сдали меня тогда, — сухим и отчуждённым голосом, совершенно лишённым прежней горячности, продолжил после недолгой паузы Глушаков. — Сами деревенские. Гнева испугались, кары магической. Им не помогло — всю деревню выжгло одним ударом, землю на метр вглубь испарило. А меня — на опыты. Был там один. Выводил экспериментальным путём суперсолдат, зазомбированных до полного подчинения и с магическим потенциалом. Выживали не все, но мне повезло… — от этого Сергеевого «повезло» повеяло таким холодом, что я невольно поёжился и ещё раз поискал мантию взглядом. — Вот только он ошибся, — уже совсем трезвым голосом добавил Глушаков. — Мне понадобилось три года чтобы снова осознать себя, скинуть поводок. И ещё год, чтобы помочь очнуться остальным. Этот маг и сам, наверное, только за миг до своей смерти понял, что же всё-таки создал. Мы были идеальными убийцами их самих…

— Вы… всех? — хрипло каркнул я, пришибленный рассказом Сергея.

— Магов? — уточнил он и тут же кивнул: — Да, всех. А потом мы объявили, что тирания свергнута и теперь все смогут зажить свободно, — Сергей вздохнул. — Молодой был, глупый. На то, чтоб свергнуть тиранию, хватит нескольких лет. На то, чтоб поменять сознание людей, не хватит и столетия. Но что уж теперь об этом…

И мы выпили снова.