Как вы правильно догадались, я и был тем самым врачом, кажется хирургом. Так вот этими руками, победившими чемпиона по армрестлингу, обливаясь потом, я никак не мог вправить пятку на место. Будь больная под наркозом с расслабленными мышцами, все было бы намного проще. Но тут от чрезмерного усилия я чувствовал, как из меня душа выскакивает вон.

Наше отделение было базой кафедры хирургии института усовершенствования врачей. Заведовал кафедрой в высшей мере порядочный профессор. Несколько раз он заходил в операционную и, видя мои мучения, рекомендовал сделать артродез, то есть уменьшить кость, выбросив суставные поверхности. Это значит замкнуть сустав. Это значит инвалидность. Я не мог совершить такой поступок и, не обращая внимания на советы профессора, продолжал вправление. В какой-то момент мои усилия увенчались успехом. Пяточная кость заняла предписанное анатомией место.

Когда больная полностью выздоровела после операции, когда при самом придирчивом осмотре никто не мог заметить хромоты, когда, кроме послеоперационного рубца, вообще не было никаких признаков бывшей травмы, я написал статью, в которой последовательно описал всю цепь своих ошибок — от диагноза до операции. Я гордился этой статьей, написанной в стиле профессора Войно-Ясенецкого, бывшего для меня образцом. (Я не написал кумиром, помня вторую заповедь). Статью я послал в журнал «Ортопедия, травматология и протезирование».

Прошло несколько месяцев. Из редакции мне возвратили статью с приложением — заключением анонимного рецензента. Он писал, что публиковать статью не имеет смысла, так как это всего лишь один случай, да и то сам автор признается, что он совершил кучу ошибок.

Рецензия взбесила меня. Я уже не был неоперившимся птенцом, не знающим, что значит физиологично или не физиологично. Я написал в редакцию гневное письмо. Да, это всего лишь один случай. А известен ли рецензенту еще один подобный случай в мировой медицинской литературе? Если известен, я принесу ему извинения. Но извинений не будет, потому что рецензент не только не знает литературы, он даже не знает остеологии, начального раздела анатомии, который студенты изучают на первом курсе медицинского института. Я написал, что редакция поступит благоразумно, если впредь не будет пользоваться услугами безграмотных рецензентов. Я написал, что во время войны, когда под танками взрывались мины, могли быть случаи, подобные описанному мною. Но врачи не распознавали их, потому что ни в одном руководстве нет ни слова об изолированном вывихе пяточной кости. Можно предположить, что все травмированные с такой патологией стали инвалидами. И впредь будут инвалиды, если в ведущем ортопедическом журнале находят себе пристанище безграмотные рецензенты, неизвестно каким путем получившие врачебный диплом.

Через некоторое время позвонил мне член-корреспондент Академии медицинских наук Федор Родионович Богданов, с которым в ту пору мы были в приятельских отношениях. Он только что вернулся из поездки на заседание редакционной коллегии журнала «Ортопедия, травматология и протезирование». Мое письмо на редколлегии, рассказал Федор Родионович, прозвучало, как взрыв бомбы. Академик Чаклин смеялся и сказал, что, надо полагать, он тоже имеет часть в этом письме, так как вытащил из гроба этого хулигана, когда он был раненым танкистом. Это правда. Великий врач Василий Дмитриевич Чаклин вернул меня к жизни.

А еще Федор Родионович рассказал, что я как в воду глядел, когда окрестил рецензента безграмотным. Он не назвал мне его фамилии и подтвердил, что это тип, который стал профессором благодаря чрезвычайно активной профсоюзной, а затем — партийной деятельности. Увы, такое не исключение.

Статью опубликовали вне очереди в самый короткий срок.

Еще одна история, связанная с пяточной костью, произошла задолго до описанной. Началась она, когда я работал врачом чуть больше полугода. Заместитель директора ортопедического института по научной части появлялся в нашей клинике в качестве старшего научного сотрудника. Однажды, — в тот день он наблюдал, как я оперирую, — заместитель обратился ко мне со странным предложением — прооперировать его жену, страдающую от диких болей в пятке. У нее шпора пяточной кости.

Предложение удивило меня невероятно. Его жену прооперировал бы любой профессор. Но обратиться по этому поводу к начинающему врачу? Этот случай стал излюбленной темой институтских острословов. Надо же так ненавидеть свою жену, чтобы дать прооперировать ее чуть ли не студенту!

Заместитель директора объяснил мне свой выбор. Неоднократно наблюдая за мной в операционной, он пришел к заключению, что я оперирую анатомично и очень деликатно.

Я этого не знал. Но сразу нашел этому два объяснения. Первое — я очень серьезно относился к изучению анатомии, считая, что без фундаментального знания строения человеческого тела не может быть врача, тем более — оперирующего. Второе объяснение имело очень неприятную историю.

Летом 1941 года я был ранен впервые. Ранение пустяковое. Пуля навылет прошла через мягкие ткани бедра. Но в течение девятнадцати дней, пока мы выходили из окружения, я был без медицинской помощи, даже без нормальных перевязок. И когда на двадцать третий или двадцать четвертый день после ранения меня доставили в госпиталь, нога была в ужасном состоянии. Военврач третьего ранга решил ногу ампутировать. Мне было шестнадцать лет. Перспектива остаться без ноги не устраивала меня даже потому, что я должен был принять участие в поражении Германии. Короче, от ампутации я отказался категорически. Тогда я считал, что в отместку за мой отказ военврач третьего ранга стал лечить меня зверским образом. Он протаскивал тампон из одного отверстия в другое и шуровал им в ране, как шомполом в канале ствола. Я умирал от боли, извивался, как вьюн, подавляя рвущийся из меня крик.

Поэтому, никогда не забывая те муки, не только во время операций под местной анестезией, но даже снимая повязки, я старался не причинять болей. Самый высокий титул в моей жизни мне был присвоен моими маленькими пациентами в детской клинике: доктор Неболит.

Вероятно, эти две причины обусловили выбор заместителя директора института.

Во время операции меня очень удивило, как выглядит шпора. На профильной рентгенограмме, — а только в такой проекции можно увидеть шпору, — это узкий клин, заостренный кпереди. А в действительности шпора оказалась широкой окостеневшей площадкой, частью грубой соединительной ткани, удерживающей свод стопы. Я удалил шпору, долотом отделив ее от пяточной кости, и зашил рану. Через две недели пациентка нагружала ногу, не испытывая болей. Естественно, я был на седьмом небе.

Через три месяца заместитель директора показал мне рентгенограмму прооперированной стопы. Шпора была больше первоначальной. Рецидив! Я плохо сделал операцию! Я готов был провалиться сквозь землю. Но заместитель директора успокоил меня. У жены пока нет никаких болей.

Прошло какое-то время, и я забыл об этом случае. Вспомнил я о нем только через несколько лет. Рассматривая профильную рентгенограмму больного с переломом наружной лодыжки, я увидел огромную шпору пяточной кости. На мой вопрос пациент ответил, что никогда не испытывал болей не только в пятке, но вообще в ногах. Я провел рентгеновское исследование ста здоровых людей пятидесяти пяти лет и старше, которые никогда не ощущали болей в нижних конечностях. У девяносто двух были шпоры разной величины! Не было шпор только у восьми человек с малым весом. Я вспомнил, как в действительности выглядит шпора, и мне все стало ясно. Но все-таки следовало проверить себя. Я пошел в анатомку и отпрепарировал пятки у трупов восьми стариков. У всех шпоры выглядели так же, как у жены заместителя директора института.

Следовательно — шпора не причина болей. Она может считаться возрастной нормой. Подошвенная поверхность пяточной кости шарообразна. Нагрузка осуществляется фактически на ничтожную поверхность этого шара. По мере ослабления мышц в старости организм защищает себя, увеличивая площадку, на которую нагружается вес человека. Таким образом уменьшается удельное давление.