Смотритель сдержал гнев, готовясь дать объяснение. Но Териза не хотела слушать новые обвинения против Джерадина. Она сделала вид, что не заметила.

— Он ведь врач, — сказала она. — Лучший врач в Орисоне. Ему не составляло труда избавиться от Найла. И не обязательно было выдавать себя, чтобы все поняли, что он — предатель. Разве непонятно? — Медлительность, с какой Леббик делал выводы из очевидного, удивила ее почти так же, как собственная уверенность. — Все, что ему нужно было сделать — не оказывать никакой помощи. Позволить Найлу умереть. Капнуть какую—нибудь отраву в рану и сверху наложить бинты. И никто ничего бы не узнал. Ни у кого никогда не возникло бы никаких подозрений.

Тогда зачем весь этот ненужный риск и кошмар? Смотритель смотрел на нее так, словно она выросла в его глазах.

— Тогда значит, он может быть не виновен.

— Тогда где же он? — быстро спросила Териза.

— Он не позволил бы им убить Найла, не попытавшись остановить их… не пытаясь помочь. — Леббик делал явные попытки понять ее. — Может быть, они убили и его и забрали тело с собой.

— Для чего? — спросила она. — Для чего такие сложности? Чтобы создать иллюзию, будто у них есть союзник? Чтобы заставить вас думать, что Андервелл виновен, хотя на самом деле это не так? Чего они могли при этом достичь? В чем их цель?

— Правильно! — Смотритель из последних сил сдерживал свою ярость. — В чем их цель?

Но она все равно не испугалась. Все его лицо было сожрано… Она тихо спросила:

— А как выглядел Андервелл? Леббик словно подавился.

— Как выглядел?

— Не был ли он похож на Найла? — пояснила она. — Может, они были одного роста? Приблизительно одинакового веса? Приблизительно одинаковой комплекции?

— Нет! — заревел Смотритель, словно Териза зашла слишком далеко, и на этот раз она заставила его отмести все преграды и снова пустить в дело руки. Затем, через мгновение, до него дошло то, что она сказала, и он замер.

Тихо, спокойно он сказал:

— Да. Они похожи.

Без эмоций, словно не добиваясь ничего особенного, она подбросила ему еще одно предположение.

— А если переодеть Андервелла в одежду Найла, вы смогли бы узнать его? Если ему нанести раны, которые предположительно получил Найл — и обезобразить, — а все остальное тело залить кровью, вы точно сможете различить их?

Смотритель Леббик глядел на нее с таким выражением, словно в любую секунду его мог хватить удар.

— Я думаю, Найл жив, — закончила она, не потому что считала, будто Смотритель до сих пор не понимает ее, а просто заполнить паузу, не дать ему взорваться. — Думаю, изуродованный труп был трупом Андервелла. Леббик с усилием выдохнул сквозь зубы.

— До всего этого, — сказал он степенно, делая жевательные движения челюстями, — до всего этого вы додумались, ни на секунду не выходя из этой камеры. Собачье дерьмо! Как вам это удалось? Как вы смогли сделать такие построения? Как вы сможете доказать это?

Но сейчас, высказавшись, Териза потеряла всю свою выдержку. Он снова действовал на нее пугающе.

— Я ведь уже объяснила. — Она старалась, чтобы голос не дрожал. — Эремис хочет переложить вину на Джерадина. Отчасти для того, чтобы убрать его с дороги, поскольку он не может понять природу его таланта и воспользоваться им. А отчасти потому, что Эремис еще не готов открыто заявить о своем предательстве. Если он захлопнет свою ловушку сейчас, принц Краген захватит Орисон и Гильдия окажется в руках Аленда. Разве не так? Но Эремис состоит в заговоре с Гартом — с верховным королем Фесттеном и Кадуолом. Он хочет сохранить нас в неприкосновенности, пока Кадуол не придет сюда… до тех пор пока Аленд не уберется с дороги.

Если Джерадин состоит в заговоре с Гартом — если он действительно служит Кадуолу — он бы не сделал ничего подобного. Он не рисковал бы, что во всем могут обвинить Эремиса, он не сделал бы ничего, чтобы уничтожить Орисон. До тех пор пока Кадуол не придет сюда. Он не выдал бы себя, убив собственного брата.

Она пыталась построить стену из слов между собой и Смотрителем, но тот резко оборвал ее.

— Достаточно! — яростно заорал он. — Это всего лишь разговоры. Нет никакой логики. Никаких доказательств. С чего вы взяли, что знаете, что происходит? Вы сказали, он сделал все это потому, что виновен — но он сделал бы то же самое, если бы был невиновен. Я хочу доказательств. Если вы ждете, что я арестую «героя Орисона», то вы должны дать мне доказательства.

Всего на мгновение Териза чуть не потеряла сознание. Доказательства. Ее мысли метались; над ее смелостью захлопнулась крышка гроба. Какого рода доказательства существовали здесь, в этом странном мире? Если бы Андервелл лежал перед ней обнаженный, она не смогла бы отличить его от Найла. Она не знала этих людей. Только самые грубые физические приметы позволили бы ей определить, где он, а где, скажем, Эремис. И Барсонаж.

И внезапно ответ появился. С явным облегчением она вдруг сказала:

— Спросите Артагеля.

— Артагеля? — спросил Смотритель с подозрением. — Брата Джерадина?

— И Найла, — закончила она. — Пусть он внимательно осмотрит тело. Пусть с тела снимут одежду, и он осмотрит его. Он наверняка сможет распознать тело своего брата.

Леббик обдумывал эту идею с таким видом, словно она пришлась ему не по вкусу. Мышца под глазом задергалась, придавая ему безумный вид. Судя по всему, Териза зашла слишком далеко, сказала что—то не так, невольно убедила его, что ее рассуждения ошибочны. Он собирался проделать с ней то, для чего, собственно, и пришел сюда. Собирался причинить ей боль.

Но ничего подобного не произошло. Он сказал:

— Ну хорошо. Я попробую.

Очень жаль, что у Андервелла нет семьи. Лучше бы опознавали две стороны. Но я попробую обратиться к Артагелю.

Териза чувствовала слабость. Взгляд Смотрителя был неотрывно устремлен на нее. Он не собирался уходить. Через мгновение он сказал:

— Когда я уйду, подумайте вот о чем. Даже если это труп Андервелла, это не означает, что Найл жив. Это ничего не доказывает, ни вину Джерадина, ни предательство Эремиса. Только то, что какой—то паскудник творит какие—то пакости. Если вы хотите, чтобы я арестовал любимца шлюх, «героя Орисона», то недостаточно доказать мне, что Андервелл мертв. Покажите мне живого Найла.

И он вышел. Дверь камеры с грохотом захлопнулась; в замке заскрежетал ключ; тяжелые подошвы загрохотали, удаляясь по каменному полу коридора.

Териза опустилась на нары, опершись спиной о стену, и позволила себе на какое—то время расслабиться.

Решетки в камере были сделаны из старой толстой стали, тщательно откованной и вделанной в стену. Небольшие пятна ржавчины изъели металл словно оспины; он выглядел древним, подпорченным временем. Тем не менее, решетки держались прочно, вопреки своему солидному возрасту. Несмотря на пятна ржавчины, которые множила влажная атмосфера подземелья, железо отчасти защищалось, смазываясь человеческим страхом. С тех пор как эти подземелья были устроены, десятки или сотни мужчин и женщин, а может быть и детей, оказавшихся в этой камере, хватались за эти прутья, потому что больше им ничего не оставалось. Пот и грязь, оставленные их до боли стиснутыми на прутьях руками, защищали металл от разрушения. Некоторые части решетки тускло заблестели бы, если бы Териза удосужилась протереть их рукавом рубашки.

Вот так. Он был прав. Это не доказывало, что Найл — жив. Она не могла спорить с этим. Значит, Смотритель скоро вернется.

Она задумалась, почему места, предназначенные для людских страданий, боль, осажденная на их стенах, делает такими твердынями. И — уже не в первый раз—принялась размышлять, сколько разных видов боли возможно почувствовать. Когда Леббик вернется, то, что бы он ни начал творить, она ничего не сможет поделать. Она использовало все свое оружие. Она не Саддит; она не умеет использовать свое тело, чтобы сохранить дух, хотя Смотритель явно неравнодушен к ней. Даже если бы она попыталась проделать нечто подобное — вопрос чисто теоретический, — ей не хватало знаний, опыта. Где—то между полюсами любви и ненависти Смотритель потерял голову. Он не сможет долго разрываться между ними.