Семнадцатого сентября Советы оккупировали восточную часть Польши. В тот вечер, он помнит, офицеры полка очень бурно обсуждали это событие. Именно тогда он впервые услышал термин "четвертый раздел Польши". Он возражал. Как и многие французские интеллигенты, он был розовым и симпатизировал Советскому Союзу. Сколько событий должно было произойти в этом печальном мире, чтобы он наконец-то смог правильно оценить истинное положение вещей! А тогда…

Стыдно вспомнить, как он спорил со своими однополчанами. Удар в подбрюшье, доставшийся ему в тот вечер, еще больше укрепил его леворадикальные взгляды. Командир четвертого эскадрона, офицер-аристократ, не принимавший участия в перепалке, вдруг отреагировал на его оправдание советского вторжения в Польшу: "Знаете, Арман, вы, евреи, с древних времен были хранителями и разносчиками вируса социализма. Всe беды от вас".

Это была первая вспышка антисемитизма в полку, с которой ему пришлось столкнуться. Но не последняя. Тогда она только укрепила его красно-розовые взгляды. А потом все перепуталось. С командиром четвертого эскадрона он удрал в Африку и примкнул к де Голю. Винегрет здесь был таким же, как и в рядах вишистов. Во французском подполье процент евреев был необычно высоким. И тут же рядом с коммунистами сражались аристократы.

В Aфрикe и потом во Франции у него не было никаких сведений о сестричке и ее семье. Последнюю весточку он получил в конце ноября 1939 года. Через французское посольство в Москве он узнал, что у него есть племянница. Но даже имя ее было ему неизвестно. Русские сблизились с немцами. Французское посольство не жаловали. Возможно, поэтому на все его запросы отвечали: "Не можем получить сведений".

Слухи об уничтожении евреев стали доходить до него еще в 1943 году. Он отказывался поверить. Даже от бошей нельзя было ожидать подобного сатанинства. Уже во Франции страшная реальность дошла до его сознания. Только сын уцелел, да и то потому, что сражался в подполье. Жена и дочь погибли в немецком концентрационном лагере. А сестричка? А шурин? А племянница?

В конце 1944 года он отправил письмо во Львов, смутно представляя себе, каким путем оно туда попадет. После войны несколько его писем вернулись со штампом "Адресат выбыл".

Казалось, только неустанные поиски оправдывали смысл его существования. Немногочисленных друзей удивляло упорство старого зуава, продолжавшего розыски вопреки всякой логике.

Но чуть больше года назад он получил официальное уведомление Красного Креста с приложенной к нему копией очень подробного письма. Вечером, когда у него собрались друзья, он прочитал им это письмо, написанное настоятельницей католического монастыря, расположенного вблизи Перемышля. Мужчины, прошедшие две войны, не пытались скрыть слез.

Сразу же после начала оккупации Львова, писала настоятельница, немцы и местные украинцы начали акции по уничтожению евреев. В колонне обреченных сестра Армана и ее муж везли в коляске дочь Виту, которой через месяц должно было исполниться два года. Коляска заранее была приготовлена людьми, понимавшими, куда направляется колонна. Под матрасиком лежали конверт с метрикой девочки и драгоценности. Настоятельница не знает и не представляет себе, как можно было утаить коляску с ребенком от конвоиров.

Биография Виты фактически начинается с того момента, когда сердобольная католичка принесла ребенка в монастырь. Здесь девочка воспитывалась почти до совершенолетия, ничего не зная о своем прошлом. Летом 1956 года у настоятельницы появились сведения о том, что во Львове живет родственница отца Виты. Она посчитала своим долгом рассказать девушке, как та попала в монастырь. Самая юная красивая послушница была любимицей сестер-монахинь. Но в эти кризисные дни, по приказу настоятельницы, ей отвечали только в случае, если она к кому-либо обращалась. А она замкнулась и не выходила из своей келии.

Однажды, до утренней молитвы, Вита подошла к настоятельнице, став на колено, поцеловала ее руку, затем поднялась, обняла и поцеловала ее, отдала ей свой нательный крестик и произнесла обдуманную и выстраданную фразу. – "Благодарю вас за все. Но если Господь сохранил меня, я обязана остаться в вере моих погибших родителей".

Сестры сердечно простились с Витой. Они переписываются с ней. Вита стала врачом, вышла замуж за очень достойного, как говорят, человека. Сейчас она мать очаровательного ребенка.

В официальном уведомлении и в письме настоятельницы был адрес Виты.

Вита! Так зовут племянницу! Его кровь! Продолжение любимой сестрички!

В тот же день он написал ей письмо. А на следующий день начал прилагать усилия, чтобы поехать во Львов. Нормальному французу трудно было понять, почему вообще нужны какие-то усилия для встречи с племянницей. Но бывший радикал уже кое-что понимал.

Прошел год. В советском посольстве ему пообещали визу для поездки туристом в Москву и в Ленинград. Он надеялся на то, что Вита сможет приехать туда на свидание с ним, если его не пустят во Львов. Он уже догадывался, что не пустят. Ну и страна! Старый зуав жил надеждой на встречу. Он даже не представлял себе, как выглядит его племянница. Зерновы не догадались прислать фотографию, а он, старый кретин, ни разу не попросил об этом. Возможно, потому, что надеялся на скорую встречу.

И вдруг… Вероятно ли подобное? Сегодня в утренней почте открытка от Виты из Будапешта. Вместе с мужем она почти на Западе. Сегодня суббота. Завтра они будут в Праге. Боже мой! Из Дижона он мог бы проделать этот путь на своем автомобиле часов за десять. Он немедленно позвонил в Париж, в посольство Чехословацкой Республики. На том конце провода чиновник посольства, не прерывая, слушал эмоциональную речь Армана Леви, изо всех сил старавшегося говорить спокойно.

– Видите ли, господин Леви, виза в Чехословакию может быть оформлена в течение двух недель.

– Месье, о чем вы говорите? Какие две недели? Вы понимаете? Завтра, в воскресенье, они будут в Праге. Люди на несколько дней вырвались из-за "железного занавеса". Вы понимаете? Моя племянница! Дочь моей убитой сестрички!

– Месье Леви, я все понимаю, но… знаете что, дайте мне на всякий случай номер вашего телефона.

Старый зуав метался по дому. Дважды звонил телефон. Дважды он рванулся к нему со скоростью, какой не было у него даже во время фехтования в юные годы. Оба раза звонили друзья. Обоим он ответил одной фразой: "Не занимайте телефон, потом объясню".

Когда через три часа раздался телефонный звонок, оба друга сидели у него в салоне, наэлектризованные, вздрагивавшие при любом постороннем звуке.

– Месье Леви, – произнесла трубка знакомым голосом чиновника чешского посольства, – мне приятно сообщить вам, что удалось быстро преодолеть все барьеры. Надеюсь, вы успеете приехать в Орли сегодня к девяти часам вечера. Возле стойки нашей авиакомпании вас будет ждать чиновник посольства, который проштампует визу. Билет в Прагу вам заказан. Также гостиница, если она вам нужна. Счастливого пути и удачи.

– Месье, у меня нет слов…- у него действительно не было слов. Только всхлипывания рвались из горла, и по щекам потекли слезы.

– Все в порядке, месье Леви, мы еще кое-что понимаем. Удачи вам.

У друзей тоже не было слов. Молча распили вторую бутылку вина.

На сборы не оставалось времени.

– Подарки?

– Купишь в Орли без пошлины.

– Но что купить?

– Неважно. Наполни чемодан. Они всему будут рады.

До самой Праги все шло так гладко, словно разыгрывался сценарий, расписанный талантливым режиссером. Виза. Билет. Чемодан, набитый подарками. Приличный сервис в самолете чешской авиакомпании. Даже прием в пражской гостинице.

Но тут начался социализм. Выяснить, где находится группа врачей – туристов из Советского Союза, оказалось не менее сложно, чем узнать стратегический план чешской армии, составной части Варшавского договора.

Арман Леви свободно владел французским, русским, польским и немецким. На всех четырех языках он объяснял, упрашивал, умолял. Но самое утешительное из всего услышанного было: