От высокого огня распались и рухнули крепостные ворота, обнажив свой железный остов, в образовавшийся проем хлынуло татарское войско, возглавляемое самим князем Айдаром. Князь торопился, ибо солнце уже закатилось — и угроза Ахмата могла оказаться не пустой.

Лука, собрав вокруг себя ратников, встал напротив проёма и встретил прорвавшегося врага. Его огромная палица, со свистом рассекая воздух, разбивала вдребезги вражеские головы. Вокруг росла гора мёртвых тел. Ратники, тесно сомкнувшись вокруг осадного воеводы, стояли несокрушимо — место павшего тут же занималось новым бойцом. Но напор был силён, и живая стена русских воинов всё более сужалась. Лука, заметив татарского предводителя, стал приближаться к нему, ничто не могло сдержать его таранного хода. Айдар попытался повернуть вспять, но теснота свалки не пустила его.

   — Десять золотых тому, кто разобьёт этот калган! — крикнул он, указывая на голову Луки.

Засвистели стрелы, взвились арканы, однако доспехи и ратники хорошо защищали осадного воеводу, лишь от одного брошенного сзади аркана не удалось им уберечь его: сотник Азям в надежде на ханское прощение ответил на призыв Айдара предательским броском. Лука уже занёс свою палицу, когда ощутил резкий рывок. Он ещё мог бы освободиться, полоснув ножом по стягивающей горло тонкой шёлковой бечеве, но рядом мелькнуло испуганное лицо татарского князя, и Лука обрушил на него страшный удар. Череп Айдара разлетелся на мелкие куски, а Лука туго затянул на своей шее удавочную петлю. Воспользовавшись остановкой, ринулись вперёд татары, налетели, словно навозные мухи, и изрубили Луку в куски.

С гибелью осадного воеводы сплошная оборона крепости распалась на отдельные очаги. Живые продолжали разить врага, о сдаче никто не помышлял, да и татары, разъярённые непокорностью алексинцев, не брали пленных. Получивший несколько ран Данилка с трудом добрался до крепостных закутов и выпустил испуганных бушующим огнём животных. Лошади, коровы, свиньи, козы, овцы заметались по пожарищу, сбивая, топча и калеча заполнивших крепость врагов. В разных концах её то и дело раздавался звон железа — защитники дорого продавали свои жизни. Стычки закончились лишь далеко за полночь.

На рассвете в крепость, превращённую в дымящиеся руины, въехал хан Ахмат. Его конь пугливо вздрагивал, наступая на мёртвые тела. Татар среди них было куда больше, чем защитников, и хан грозно хмурил своё лицо.

   — Мне говорили, что в крепости много русских ратников, — обратился он к окружавшим царедворцам. — Куда же они подевались?

   — О повелитель! Они, должно быть, сгорели в огне, который Аллах ниспослал на неверных! — ответили ему.

   — Если они стали пеплом, кто же тогда поразил этих? — указал Ахмат на тела своих воинов. — Соберите мне пленников, я хочу говорить с ними.

Вскоре на пепелище вытолкнули несколько десятков защитников, большинство из них были ранены и едва держались на ногах.

   — На колени! — последовал грозный приказ.

Однако выполнили его лишь несколько человек. Тогда выскочил вперёд сотник Азям.

   — Дозволь научить их почтительности, великий хан?! — с радостной готовностью выкрикнул он и после едва заметного кивка ханской головы бросился подрезать сухожилия на ногах пленных. Те стали с проклятиями валиться на землю.

   — Откуда такой прыткий?! — удивился Ахмат.

Ему объяснили. Хан с брезгливой гримасой остановил Азяма.

   — Кто такой? — подъехал он к стоявшему впереди старцу.

   — Лунёв, кузнецкий голова, — ответил тот, смело взглянув на хана.

   — Сколь было вас в крепости?

   — Маловато, зато и стояли мало, — горько вздохнул старик. — Но рядом — рати бессчётные, аки море колеблющееся, — кивнул он на другой берег Оки, — те и за себя, и за нас постоят.

Азям перевёл смелую речь, а от себя добавил:

   — Было их тыщи две, великий хан, окромя жён и детишек, которых они тайно с крепости вывели.

   — Куда же?

   — А туда, куда твоё басурманское поганство николи не ступывало и не ступит! — ответил Лунёв.

   — Скажи им, что я велю с каждого содрать кожу, пока они не укажут это место, — сказал хан Азяму.

   — А ты, грязный ублюдок, скажи своему хану, что мы не из пужливых. Один евонный князь уже грозился снять с нас кровавые зипуны, да только даром он их с наших плеч не имывал! Вишь, сколь навалили, и сам князь где-сь валяется...

   — Мне надоел этот болтливый старик! — вскричал Ахмат. — Заткните ему глотку!

Азям подскочил и в один миг перерезал горло Лунёву.

   — И с вами то же будет! — пригрозил он остальным.

   — Помилуй, великий хан! — раздался отчаянный голос, один из пленников пытался выбраться вперёд.

Стражники стали расталкивать преградивших ему дорогу и наконец извлекли из толпы монаха Феофила.

   — Я... я указую, — бормотал он в страхе, всё ещё прикрывая руками голову от пинков. — Тама и богачество ихнее, и дарохранительницы святые... Я указую...

   — Ты получишь жизнь, если сделаешь, как говоришь, — сказал Ахмат. — Давай же иди!

Феофил побежал к приокской круче. За ним двинулись воины — сначала несколько, но когда разнеслась весть о спрятанных в тайнике богатствах, их число стало быстро расти. Феофил подвёл татар к огромному камню, прикрывавшему небольшой вход в пещеру. Они с трудом отвалили его и бросились в открывшийся проем.

В большой пещере, едва озарённой факельным светом, перед иконой Святой Богородицы молились женщины и дети. Гулкие своды усиливали немощный голос священника:

   — Чистая и благословенная Мати Господа вышнего! Заступи всех нас, напастью и скорбью обременённых, молящихся тебе умильною душою и сокрушённым сердцем. Даруй нам избавление от нынешних зол и спаси, ты бо еси божественный покров рабам твоим...

Молящиеся, казалось, не обратили внимания на татар, только громче зазвучали слова припева:

   — На тебя надеемся, тобою хвалимся, пресвятая Богородица, спаси нас!

Азям оттолкнул священника, встал на его место и крикнул:

   — Хан Ахмат отдал нам ваши жизни. Но вы можете выкупить их, если укажете, где спрятано золото.

   — Не верьте им, не отдавайте святых даров в руки поганых на поругание! — закричал священник и упал с разбитой головой.

   — Под твою милость прибегаем, Матерь Божья, молений наших не презри в скорбях! — продолжал звучать хор.

Женщины свято верили в заступничество Богородицы: ведь в церковном сосуде, спрятанном среди прочих богатств, хранился жемчуг с её нетленной ризы. Отдать его — значит навеки лишиться могучего покровительства, не было среди них ни одной, кто бы смог пойти на такое святотатство.

Татары бросились в поиски, пещера озарилась огнями, но золота не находили. Тогда они, разъярённые упрямством женщин и тщетностью своих поисков, стали крушить всех и вся вокруг. Пощады не было ни старому, ни малому. Младенцам разбивали головы о камни, матерям, пытавшимся прикрыть своих детей, обрубали руки, старух сталкивали в глубокую расщелину, и вскоре вся она наполнилась шевелящимися, стонущими телами. В бочонок, где искали золото, а нашли смолу, стали окунать женские волосы, а потом поджигать их. Несчастные метались живыми факелами, крича и стеная.

Наконец тех, кто ещё мог двигаться, вытолкнули из пещеры.

Стоявший у входа Феофил истово закрестился, испугавшись их страшного вида: женщины шли, забрызганные кровью, едва прикрытые тлеющими лохмотьями, с широко раскрытыми безумными глазами. Одна из них, у которой на глазах убили сына, подошла совсем близко к монаху, её лицо было бездумной, мёртвой маской.

   — Помилуй нас, Господи, посети и исцели немощи наши, — привычно пробормотал он и поднял руку для благословения.

В женских глазах мелькнуло подобие разума — несчастная догадалась, кто выдал врагу место их укрытия, и тогда она с неудержимой силой вцепилась в Феофила. Её под держали другие, всю свою боль и отчаяние старались выместить они на гнусном предателе. Татары поначалу хотели унять их, но потом отошли в сторону и стояли, потешаясь. Феофил грозил Божьей карой, молил о пощаде и затих. Подошёл татарин, схватил его за ногу и сбросил с кручи — у шакала не бывает могилы.