— До свиданьица, барышня. Я должон бежать.

Когда его шаги затихли, Шура вышла из чулана и крадучись направилась в свою комнату. Никто ничего не заметил.

С той минуты Шура стала считать дни, дожидаясь следующего прихода Андрюши.

Через неделю пришёл совсем другой полотёр, взрослый дяденька.

   — А где же Андрюша? — спросила Шура.

   — Помер Андрюшка-то.

   — Как помер?

   — Да вот так. Давеча он выбежал от вас в худой рубахе вспотемши, его ветром и прохватило, потом лихорадило. Вот он взял да и помер.

   — А почему же он хорошую рубашку не надел?

   — А потому что одни ходят в золоте, а другие в рубище.

Шура убежала в свою комнату. Из её глаз брызнули слёзы. А губы зашептали немецкие слова: «TOT-LEBEN, TOT-LEBEN, TOT-LEBEN».

Несколько дней спустя Шуру позвали в кабинет отца. Михаил Алексеевич готовился к какому-то официальному приёму, и все домашние собрались в кабинете, чтобы полюбоваться на новую парадную форму генерала. Высокий, статный, темноволосый, он выглядел в ней очень красивым. Его карие глаза под густыми бровями смотрели спокойно и ласково.

Когда Шура увидела золотые эполеты и ордена, она вспомнила слова старого полотёра про золото и рубище и громко закричала:

   — Это совсем не мой папа. Зачем у тебя столько золота, папа? Надень свой серый халат. Я ненавижу золото.

Никто из взрослых не мог понять, в чём дело. Мама решила, что у Шуры жар, уложила её в постель и заставила принять касторку.

Дом, где жили Домонтовичи, состоял из нескольких частей. Та часть, что выходила на Среднеподьяческую улицу, представляла собой нарядный господский особняк. Большие комнаты, высокие потолки, красивые изразцовые печи в углах. Лестница покрыта мягким ковром. Но во дворе стояли два флигеля с квартирами-трущобами. В этих флигелях потолки были низкие, печи дымили, разбитых стёкол заново не вставляли, а заклеивали бумагой. Здесь жили бедные люди, герои романов Достоевского[4].

Из окна детской, выходившей во двор, Шура видела бледных, худых детей тех самых «промышленников», о которых писал Достоевский. Иногда Шуре казалось, что во дворе играли мальчики, похожие на полотёра Андрюшу.

Несмотря на строгий запрет родителей, Шуре всё же иногда удавалось через чёрный ход незаметно выбежать во двор и пообщаться с детьми из флигеля. С ними можно было играть во всякие интересные игры — в прятки, в жмурки, в казаки-разбойники. А если на дворе было не холодно, дети забирались в «домик» — так они называли закуток двора, огороженный поленницами дров, — и играли в «больницу»: мальчики и девочки раздевались, а «доктор» их осматривал. Шура любила быть доктором и осматривать мальчиков.

Однажды мама заметила, что Шура долго пропадает за дровами. Шура не сказала, что она там делала, но после этого случая родители решили, что у неё нездоровый интерес к детям из низших классов и что в гимназию поэтому она не пойдёт, а будет заниматься дома с учителями.

Мама договорилась с учительницей, которая готовила Женю к экзаменам на аттестат зрелости, заниматься также и с Шурой. Звали учительницу Мария Страхова. Всем своим обликом отличалась она от тех, кто бывал у Домонтовичей. Гладко причёсанная, в скромном тёмно-синем платье с белым воротником, в простых ботинках на толстой подошве. Из-за очков светились умные, проницательные глаза. Лицо выражало волю и спокойствие.

В её манерах было нечто заставлявшее уважать её и немножко бояться.

Страхова занималась с Шурой по всем основным предметам, но родители хотели также выявить у дочери какой-нибудь талант, чтобы помочь ей найти своё призвание.

Шура любила музыку, но уроки игры на рояле ей надоедали. Нарочно, чтобы позлить учителя, она брала фальшивые ноты.

Заметив, что Шура любит ходить на цыпочках перед зеркалом, Александра Александровна решила: «Если Женя будет оперной певицей, почему бы Шуре не стать балетной танцовщицей?» Шуре очень нравилась балетная юбочка, которую ей сшила мисс Годжон из старых занавесок, но учиться танцам было скучно. Надо было считать «раз-два-три» и помнить, как ставить ногу.

Способности к живописи Шура стала проявлять рано: сама научилась рисовать, сама сочиняла сюжеты своих картин: нарядные, одетые в бальные платья девочки танцуют в огромном, освещённом люстрами зале, а бездомные оборванные дети тайком наблюдают за ними в окно.

Шура любила ходить в Эрмитаж с Марией Ивановной, которая рассказывала о различных школах живописи, связанных с эпохой развития данной страны. Особенно интересовали Шуру Рембрандт и голландский народ, который так смело и дружно боролся против негодяев-католиков и Филиппа II Испанского[5].

Однако срисовывание геометрических фигур и классического профиля Аполлона в школе Поощрения художеств Шуре быстро надоело.

Мама с грустью говорила: «Шуру ничего не интересует, кроме книг». Одно время Александра Александровна насильно отнимала у неё книги и прятала их.

   — Ты испортишь себе глаза, если целыми днями будешь читать. Сиди прямо и не горбись.

Но если у Шуры отнимали книги, то никто не мог отнять её воображения. Она могла часами ходить из комнаты в комнату и сама себе рассказывать сказки и интересные истории.

С тех пор как Шура научилась писать, она стала вести дневник и мечтала стать писательницей.

Ей хотелось быть не просто автором занимательных повестей, но писательницей идейной, чтобы её читатели научились ненавидеть угнетение, предрассудки, несправедливость. Шура хотела научить их любить идеалы свободы и равенства. Мария Ивановна Страхова посоветовала Александре Александровне пригласить для Шуры известного преподавателя словесности и русской литературы Виктора Петровича Острогорского. «Раз Шура серьёзно интересуется литературой, надо помочь ей приобрести серьёзные знания», — говорила Мария Ивановна Страхова. Мама согласилась, и Виктор Петрович стал два раза в неделю заниматься с Шурой.

Он оказался очень требовательным преподавателем.

   — Русский язык, — говорил Острогорский, — самый богатый и лучший язык в мире. Грех его искажать. Возвышенные мысли должны быть выражены просто и точно. Не надо много эпитетов и вводных фраз. Не ленитесь поискать самого лучшего и точного выражения вашей мысли. Простота и ясность — вот главное. Многословие затуманивает мысль.

Много раз потом Шура вспоминала своего старого учителя.

1 марта 1881 года двоюродная сестра Шуриного отца вбежала в переднюю с криками: «Царя убили! Наш царь-батюшка умер. Подлецы нигилисты бросили бомбу в его карету!»

Тётушка была в лавке и выбирала жаркое к обеду, когда раздался страшный выстрел — сильнее грома, через минуту ещё более мощный взрыв потряс стёкла окон в доме на Среднеподьяческой. Все выбежали на улицу. Убитые горем люди стояли на коленях и рыдали.

Тётушки и прислуга обсуждали случившееся. По их мнению, вся беда была в том, что царь изменил царице и женился на княгине Долгорукой[6]. Царица с горя умерла. Этого придворные не могли простить царю. Царь совершил великий грех. Бог всегда наказывает за грехи, особенно за такой грех, как прелюбодеяние.

Одна из тётушек сказала, что между Долгорукими и Романовыми спокон веку шла борьба. Ещё двести лет назад один старец предсказал смерть тому из Романовых, который женится на Долгорукой. Разве Пётр II не погиб в день его бракосочетания с княжной Долгорукой?

Мама волновалась: уже темно, а отца всё ещё нет дома. В те годы, без телефона и автомобилей, нельзя было быстро добиться новостей. На улицах было много народу, и из толпы кричали: «Повесить убийцу!»