- Нет, - сказал я, - не смогу.

- Поначалу нам всем тоже так казалось, и мы придумывали невероятные вещи, чтобы убежать отсюда. Телеграфист однажды выдумал летательный аппарат, правда, не было никаких материалов, чтобы его изготовить, да и сомнительно все это... Вы ведь, наверно, уже заметили, здесь нам и сомнительно все это... Вы ведь, наверно, уже заметили, здесь над Городком нет ни одной птицы... Куда лететь, даже если было бы на чем? Кругом степь, как океан... Кстати, советую вам, если не будет спокойно сидеться на месте, не уходите так далеко от Дома, чтобы потерять его из виду, вы можете заблудиться и погибнуть. Или берите с собой собаку... Хотя нет, она уже старая и тоже боится идти слишком далеко.

- Послушайте, но послушайте, - видя, что она собралась выходить из комнаты, я судорожно вцепился в ее руку и громко зашептал, - но ведь этого не может быть, просто не может быть, и вы... кто-то из вас знает, знает... Должен быть выход, вы знаете...

- Отпустите мою руку, мне больно, - зашептала она.

Я отпустил, глядя не отрываясь в ее потускневшие глаза, будто собирался найти в них подтверждение тому, что она меня обманывает. - Никакого выхода нет, - сказала она, потирая руку в том месте, куда только что впивались мои пальцы. - А вы запомните, что я вам сказала. Это и будет ваш выход.

Она пошла к двери, осторожно толкнула ее, будто не в коридор выходила, а наоборот - из коридора в комнату, и боялась потревожить хозяина, и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Ночью я не мог заснуть, напряженно думал обо всех этих странных людях (у них даже разговор был непонятный, взять хотя бы дочь начальника станции: то она говорит, как провинциальная клуша, то вполне приличным литературным языком), о ситуации, в которую попал, и в то же время не переставая прислушиваться к посторонним звукам - а что если поезд прибудет ночью, а я его просплю, этого я боялся теперь больше всего на свете. И первое время, на протяжении многих дней и ночей, чем бы ни занимался, я постоянно ожидал звуков поезда, готовый даже к тому, что меня могут не впустить в него. Первую ночь в Доме я провел отвратительно, не мог заснуть, вернее, несмотря на крайнюю усталость, сам себе не давал спать, уверенный, что поезд непременно прибудет именно тогда, когда меня сморит сон. Я подошел к зарешеченному окну, посмотрел на близкие яркие звезды на небе, и вдруг пронзительно почувствовал свою оторванность от мира, от привычной среды, почувствовал, как многого мне здесь не хватает, например, в эту самую минуту, когда я стою у окна, - сигарет. Захотелось походить на воздухе, хотя бы пройтись по платформе, но я не знал, как к этому отнесутся обитатели Дома, если среди ночи, вопреки устоявшемуся правилу, я выйду на платформу и стану взад-вперед вышагивать по ней. Из окна я глянул вниз - прямо между рельсов на шпалах спала собака... Платформа, степь перед ней, небо, Дом со спящими обитателями - все казалось мне безжизненным и пустынным.

Утром я услышал резкий звон, идущий снизу. Оказалось, так здесь сзывают к завтраку. Когда я пустился вниз, все уже восседали (именно восседали; такой у них был важный, торжественный вид за столом, что никак ни про одного из них нельзя было сказать просто: сидели) за чисто выскобленным дощатым столом. На мое приветствие некоторые молча кивнули, остальные и это посчитали для меня недопустимой роскошью, видно, не хотели меня баловать своим вниманием с самого начала. На меня посматривали неодобрительно. Я сел на пустовавший стул, за пустой прибор - потрескавшаяся тарелка, кривая, изогнутая алюминиевая вилка с тремя зубцами вместо четырех, грубый стакан толстого стекла с обгрызенными краями. Я налил себе воды из графина, возвышавшегося на середине стола с важностью бутылки французского коньяка, и отпил полстакана; вода показалась мне очень вкусной.

- У нас не принято опаздывать к столу, - сказал вдруг начальник станции нарушив глубокое молчание за столом. -Вы слышали сигнал? Он был достаточно громким.

- Да, - сказал я. - Но я не знал, что это такое. Впрочем, извините...

- Если хотите жить с нами, вам придется уважать наши правила и подчиняться им, - проговорил ТТ, но не так резко, как можно было ожидать от него, скорее назидательно.

Я молча посмотрел на него, ничего не ответил и принялся за еду. На столе были яйца, масло, сыр, хлеб, все это в очень ограниченном количестве; хлеба, например, я посмотрел, приходилось по одному кусочку на каждого. "Ничего, -подумал я, - жить можно". Вид стола несколько поднял мне дух, поднятию которого не способствовал пустой желудок. "Жить можно, - повторил я про себя с горечью, - но лучше - не нужно, деру надо давать отсюда, все они - помешанные, и не может быть, чтобы не нашлось никакого выхода, из любой ситуации можно найти выход, если спокойно подумать и приняться за дело умеючи, не жалея сил... "

- Вообще-то, у нас за столом не принято разговаривать во время еды, услышал я вдруг голос начальника станции, прервавший мои мысли.

Я не сразу сообразил, что его слова относятся ко мне, но он смотрел на меня, а все молчали, выжидая, что я отвечу.

- Разве я что-то сказал? - спросил я с неприятным чувством, которое тут же оправдалось.

- Да. Вы громко бормотали, но слов я не разобрал, - сказал начальник.

"Слава богу, хоть слов не разобрал, - подумал я, - черт возьми, с каких это пор я стал думать вслух? Или уже впадаю в присущее им маразматическое состояние?.."

- Я похвалил воду, - не сразу нашелся я. - Очень вкусная. Кстати, откуда вы ее берете?

- Вы очень рассеянны, молодой человек, - заметил начальник станции, а мне вместо "молодой человек" послышалось "пассажир", как вчера он и обращался ко мне весь день; в тоне его слышалось и раздражение и одновременно нарочитая терпеливость учителя, выговаривающего нерадивому ученику.

- Вчера я вам показывал и подробно рассказывал о нашем хозяйстве, но вам, очевидно, было неинтересно. Я показывал вам и колодец. Тут до нас еще был вырыт колодец, он вышел на жилу, прекрасный источник и очень обильный. Без него никакая жизнь не была бы здесь возможна, сами понимаете... Кстати, сегодня вам как раз предстоит брать воду из колодца. Что касается всех остальных продуктов - они от коровы и кур. Вы их вчера, наверно, тоже не заметили... Корова наша - потомок той, что давным-давно привезли сюда сторож и его жена на товарняке... Были у нас и бараны... Да... А теперь остались лишь свинья, боров и поросята... Мясо, сами понимаете, только по праздникам, точнее - когда у нас мясо к столу, тогда и праздник... Впрочем, я все это вам вчера показывал и рассказывал, - смутился он, заметив на себе взгляд жены, молчаливо упрекающий его за многословность.