Олег едва показался на вечевой площади, а народ уже собрался, волнуется, шумит:

   — Стыдно, князь, Новгород гостей обидел!

   — Такое досель было неведомо!

   — Люд торговый город стороной обходить будет!

Доброгост сказал Олегу:

   — Видать, хмельные были.

Олег ответил резко:

   — Хмель не отговорка, нам дурной славы не надобно.

Народ горланил, требовал:

   — Как судить их станем, князь?

   — Вашим судом, люд новгородский! — ответил Олег и покинул вечевую площадь.

А народ кричал грозно:

   — Смерть! Смерти достойны!

Такой приговор не удивлял Олега. Так карали воров и у них в Упландии. Смерти достойны посягнувшие на чужое и здесь, на Руси, ибо государство, где воля татям, не имеет крепкой власти...

Изловили воров к полудню. Они прятались в овине, на краю новгородского посада. Двух гулящих новгородцев приволокли на вечевой суд. Доброгост сказал:

   — Утопить их в Волхове другим в острастку!

И вече поддержало старосту:

   — Так и впредь будет, кто Новгород опозорит!

У князя Юрия тын высокий и насыпь земляная со рвом, а за оградой бревенчатые хоромы, постройки разные, изба для дружины — она у него в три десятка, — конюшни, загон для скота.

У ворот днём и ночью два гридня дежурят, на них кольчуги кожаные с медными наклёпками. На дружинниках штаны кожаные, железные шлемы прикрывают головы. Оружие — копьё да меч, а щиты из медвежьей шкуры.

Дружинники все бородатые: не поймёшь, молодые они или старые?

Князь Юрий о дружине мало печётся, воевать забыл когда и ходил. Она у него разве что для охраны подворья и сбора дани.

В полюдье князь ездил зимой: до погостов по морозу на санях только и доберёшься — кругом болота, глухомань непроезжая. За данью ехать — без дружинников не обойтись. Какие смерды добром не отдают, у тех силой забирают.

Иногда на правеже князь целые погосты ставил босыми на снег. Помёрзнут — последнее отдают.

Три лета назад князю Юрию в отместку усадьбу сожгли, так он пожогщиков[59] не искал, смердов со всех погостов согнал, заново отстроился, а мужикам в науку изрёк:

   — Вдругорядь, чем огонь высекать, думать будете.

Утром и вечером князь неторопливо обходил двор и единственным оком доглядывал за всем зорко. Поругивал тиуна и стряпух, в поварне пробовал из котла: им дай волю, они княжье беречь не станут, а Юрий дружину кормил всё больше кашей из драного зерна, без мяса, дворне же и того не перепадало.

Два дня назад приезжал к Юрию гридень князя Олега, привёз мальчишку, чтоб жил вместе с княжичем Игорем. Гридень сказывал, Олег намерен навестить князя. Юрий недоволен: Олег наезжает не один, с ним гридней с десяток, и всех их корми, лошадям овса задай. А Олеговых дружинников не накормишь одной кашей, как своих.

Юрий сокрушался: эка, повадился к нему Олег, ну почто не к Малу? И Игоря со Свенельдом там держал бы — эвон какие расходы!

К приезду Олега Юрий велел наловить рыбы, послал нескольких дружинников невод завести, а сам смотрел, как они с ладьи забросили сеть в Ильмень, потом тащили её к берегу. Невод длинный, шёл с трудом, и Юрий покрикивал:

   — Нижнюю верёвку к земле прижимайте, рыбу выпустите!..

Лада от Анны узнала о скором приезде Олега. На душе и радостно, и тревожно: неужли это её судьба? И княжна решила: если отец не хочет, чтобы Олег увидел её, она сама покажется ему...

Лада считала дни, становилась то весёлой не в меру, то грустной. Такое поведение не укрылось от старой княгини. Она поведала о том князю. Юрий ответил:

   — Ты, княгиня, за Ладой доглядывай. Коли чего, прячь от глаз Олега. Да Анне накажи: пусть при ней неотступно находится.

Минула неделя, за ней другая. Олег всё не приезжал, и Лада решила, что новгородский князь уже не приедет.

А у Олега нежданно появились другие заботы. Решили они с Ратибором срубить на Волхове крепкий острожек на тот случай, если кто с недобрым умыслом направится к Новгороду. Ратибор советовал в том острожке старшим Ивашку поставить, но Олег не согласился:

   — Ему иное сыщется.

Ивашка, прознав, что воевода о нём речь вёл с Олегом, обрадовался. Он представлял, как выберут они место, станут городить крепостицу, промышлять зверя и строить поселение. Отказ Олега огорчил его, но не надолго. Едва ватага ушкуйников отправилась ставить острожек, как Ивашкины огорчения исчезли. Нрава он был лёгкого, а потому и решил: если князь оставил его в дружине, значит, так тому и быть.

Спустя месяц Олег, взяв с собой Ивашку, вздумал посмотреть, где ушкуйники ставят острожек, удобно ли место.

Княжья ладья немалая, по восемь гребцов с каждого борта. Ивашка был кормчим. Шли всё больше на вёслах, не могли поймать ветер. Плыли днём. К вечеру приставали к берегу, передыхали у костров.

По Волхову берега лесистые, зелёные. Иногда к воде выходили звери — лоси, вепри. А однажды увидели — медведь плавает, барахтается и людей не боится, не пуган.

На седьмые сутки за изгибом реки враз открылся острожек — стены свежесрубленные, густой частокол, башня сторожевая и ворота.

Олегу место понравилось, одобрил: Волхов для обзора открытый, любой корабль издалека разглядишь.

Их заметили, ударили в подвешенную доску, и ушкуйники дружно высыпали встречать князя. Ладья ещё к берегу не пристала, как её потянули на мель. Днище скребнуло по камешкам.

   — Князь Ивашку нам привёз! — весело закричали ушкуйники.

   — А что, Ивашка, без нас тебе худо?

   — Да уж куда хуже!

У Олега сапоги высокие, на берег вброд выбрался. За ним другие заспешили. Ивашка с товарищами обнимается, новгородскими новостями делится. А Олег острожек обошёл, заглянул в просторную избу, в клеть с припасами, засолочную и коптильню. Хорошо осели ушкуйники, не на день, не на неделю, надолго обживают место.

К ночи, когда стемнело, развели костёр, жарили на вертелах мясо вепря, рассказывали, как место выбирали и чем оно им приглянулось. Жаловались — гнус заедает, мошка всякая, а ушкуйник побойчее пошутил:

   — Баб бы нам, князь.

   — Эт так. Ты уж, князь, постарался бы!

Олег рассмеялся:

   — Ивашка вам пришлёт, с него спрос.

   — Ты их, Ивашка, в ладью волоком тащи, а какая упирается, вяжи по рукам и ногам...

   — Кривых, хромых — всяких примем!

Ивашка вдруг вспомнил бабу-пирожницу с Неревского конца, захохотал. Однако товарищам не сказал, над чем смеётся, только рукой махнул. Кабы узнали, зубоскальства не оберёшься, говаривали бы: «Кой ты мужик, Ивашка, баба в страх ввела!»

Вниз по Волхову, саженях в ста от причала, любимая Ивашкина купальня. Вода здесь чистая, и берег в кустарниках, а на той стороне песок крупный, белый, и по норам раков полно. Плавал Ивашка отменно, всё больше саженками, в три приёма Волхов проныривал. Купался, едва лёд сойдёт и до заморозков, оттого никакие хвори к нему не приставали.

Как-то пришёл на своё место, а там уже Ратибор разделся, готовится в воду войти.

   — Ну что, Ивашка, на тот берег?

Ивашка кафтан скинул, сапоги стянул, а Ратибор уже в воде плещется, пофыркивает довольно, кричит:

   — Поторапливайся!

Разбежался Ивашка, нырнул, холодом дух перехватило ненадолго, от движений согрелся. А воевода советует:

   — Не мельтеши, грудью волну режь!

Красиво плавал Ратибор, вымахивал свободно, воду не разбрызгивал. Ивашка залюбовался. Выбрались на тот берег, лежали, подставив солнцу открытые спины, разговаривали. Поведал Ивашка, как с ушкуйниками едва не угодил в плен к варягам. Случилось то на Ладоге. Неожиданно столкнулись. Насилу отбились, укрылись в лесу. А Ратибор вспомнил, как с новгородскими купцами до Киева добрался, и, по его рассказу, был тот город и больше, и красивее Новгорода, а Днепр широкий и величавый, вода чистая и спокойная. Стоит Киев на холмах, дома и избы в зелени деревьев, а князья на Горе живут, и весь город стенами крепостными обнесён, и те стены краем в Днепр опускаются. А посад свой киевляне Подолом именуют...