- Жанна, да с чего вам пришла такая мысль?

- Я забыла, вы же следователь. Вам нужны доказательства, да?

- Ведь какая-то нелепость...

Она рывком села к столу, обдав Рябинина душистым, почти летним ветерком. Ему казалось, что сейчас в ее лице все подвижно и все живет своей нервной жизнью: застеленные слезами глаза, дрожащий носик, ломкие брови, резиновые губы...

- Вы с ней вместе работали, так?

- Работал.

- Вы ее любили, не так ли?

- Любил, - чуть замешкался Рябинин, не уверенный, что должен признаваться даже ее дочери.

- А вот еще доказательство...

Она затрясла сумку, вдруг позабыв, как та открывается. Рябинин ждал, опять теряя ощущение реальности, - любовь, доказательства, его дочь... Но доказательство она достала и положила перед ним веско, как официальную справку. Опять письмо Маши, кусок ее письма. Тот же крупный и ровный почерк, те же самые чернила...

"Мама, а Рябинин, о котором я тебе писала, влюбился. И в кого, думаешь? В меня. Хороший мальчик и цельная натура. Не знаю, как и быть".

- А что написано дальше?

- Об этом все.

Будь Рябинин волшебником, сделал бы эту Жанну бестелесной и невидимой, растворил бы ее в воздухе, перенес бы куда-нибудь за стены прокуратуры - или сам бы птицей взмыл на крышу с этим письмом в клюве... Хотя бы на десять минут, на одну бы минутку. Чтобы посидеть с ожившими строчками наедине и слиться с их смыслом и с тем временем...

- Жанна, а дата стоит под письмом?

- Мама никогда не ставила дат.

- Оно написано, когда вы уже были на свете.

- Но вы работали с ней и раньше.

- Нет, я работал с ней только один сезон.

- Я совсем не похожа на своего отца...

- Но вы и на мать не похожи.

- Странно...

- Пути наследственности неисповедимы, Жанна.

- Тогда извините меня...

Она успокоилась - даже поправила волосы, растрепанные нервной вспышкой. Приходил в себя и Рябинин. И чем шире разливалось в нем спокойствие, тем сильнее одолевало удивление. Как же так... Уверовать в его отцовство по нескольким строкам о любви? Ну да, если любовь... Рябинин неприятно ухмыльнулся:

- Если любовь, то должны быть и дети. Так, что ли?

Она, опустошенная своим взрывом, вяло согласилась.

- В жизни - так.

- Женщина, а ничего не знаете о любви.

В начале их разговора она бы взвилась, а теперь лишь лениво прикрыла глаза:

- А кто о ней знает...

- Я! - нахально бросил Рябинин.

Она улыбнулась живей, уже с подошедшей силой, уже с иронией. Видимо, ей стало забавно.

- По крайней мере, больше вашего, - чуть отступил Рябинин.

Жанна поставила локоть на стол, уперлась подбородком в ладонь и заговорила неспешно:

- Шестнадцатилетней я влюбилась в капитана дальнего плавания. Он был лыс, холост, курил трубку и держал попугая-матерщинника. Я пришла к капитану домой и сказала, что хочу скрасить его жизнь. Варить по утрам кофе, чистить попугаеву клетку, провожать и встречать в порту. Попугай выразился, а капитан от смеха чуть не подавился трубкой. И позвонил моему отцу...

Она замолкла, уведенная памятью в отошедшие годы. Рябинин ждал - точку она не поставила.

- В восемнадцать лет я влюбилась в хоккеиста. Энергичен был, как его шайба. Привел меня к себе. Все стены увешаны клюшками и голыми бабами из иностранных журналов. Прожила у него месяца три и сбежала...

Жанна вновь умолкла, опять не поставив точки. Рябинин знал, что она ее не поставит, пока не выговорится.

- А потом влюбилась в шишкобоя...

- В кого?

- Или шишкобея. Это официальное название. Он ездил в Сибирь на сбор кедровых орешков. Лазал по деревьям, как обезьяна. Там нужна сила и ловкость. Привозил хорошие деньги, а зиму вел рассеянный образ жизни. Предложил замужество. Подумала, кем я буду? Шишкобойкой? Или шишкобейкой?

- Вы же его любили?

- Сергей Георгиевич, не вводите в уравнения иррациональные числа.

- Вы хотите сказать...

- Я хочу сказать, что с милым рай в шалаше, если милый - атташе.

Теперь она поставила точку, рассказав о своей любви все. И Рябинин вспомнил, что его беспокоило в разговоре о муже, - тогда ведь тоже была поставлена неожиданная точка.

- Так что, Сергей Георгиевич, кое-что о любви я знаю.

- Ну, а про мужа?

- Что про мужа?

- Его-то вы любили? Или он пошел как атташе?..

- Любить я больше не захотела. Могла, но не хотела.

Она неуемно тряхнула короткими волосами, гордясь управляемостью своих чувств.

- Под вашими словами подпишется любой мещанин. Он тоже вытаптывает свою любовь, стоит той забрезжить. С ней ведь хлопоты, морока, переживания, вред здоровью...

- Мне понятны мотивы этого, как вы его называете, мещанина.

- Мотивы?

- Любовь бесполезна, Сергей Георгиевич.

- Ага! - удивленно обрадовался Рябинин.

- Что "ага"?

- Мотивы, польза...

Его удивление было адресовано ему же...

Уголовно-процессуальный кодекс обязывал следователя находить мотивы любого преступления. Рябинин искал, постепенно увлекаясь, - он уже обратился вообще к мотивам человеческих поступков и человеческого поведения. Зачем? С какой целью?.. На эти вопросы мог ответить каждый. Но вот "почему" Иванов обокрал Петрова? Иванов знал, зачем он это сделал, - чтобы у него прибыло. Но он и сам не ведал, почему решился на воровство. Конечно, Рябинин мог бы раскрыть труды психологов и криминалистов, но не было времени, да и подозревал он тайно, что ученые тоже не знают, почему Иванов обокрал Петрова. Поэтому Рябинин думал и примеривал это "почему?" к своим поступкам и чужим, выверяя одну мелькнувшую мысль другой. Много их прошло, пока на дне почти бессознательных поисков не забрезжила какая-то стройность, какая-то теория - доморощенная, для себя. Появление теорий Рябинина не смущало. Не первая. Но так и должно быть - он работал с людьми, а океан человеческих отношений изучен мельче, чем мировой.

Человеком движут мотивы... Рябинин отыскал их три - польза, любопытство, любовь. Никаких других нет, а сложность или загадочность какого-нибудь мотива объяснялась лишь переплетением трех основных. Польза, любопытство, любовь.

Но вдруг он заметил, что не все у него сходится, как в правильно составленном уравнении без какого-то махонького и вроде бы необязательного числа. Польза, понимаемая широко, могла побудить человека строить электростанцию в Сибири, а могла повести на примитивную спекуляцию. Любопытство толкало заглянуть в космос, в атом, в чужие глаза, а могло науськать и на замочную скважину. Вот только любовь - безмотивный мотив осталась сама собой, ибо любили ни за что, будь то женщина, ребенок или родина.