Руководители "нового курса", однако, сразу же согласились на переговоры, и Ламсдорф обещал "тщательно рассмотреть" японский проект. Разумеется, это не остановило начатого усиления дальневосточных войск и пополнения флота, и оно продолжалось параллельно с переговорами до самого последнего дня. Но темпы переброски войск определялись объективными условиями: по справке на 20 октября 1903 г., с весны численность войск на Дальнем Востоке увеличилась со 109500 до 127 тысяч, а через три месяца предвиделась в 150 тысяч (т.е. примерно 7 тысяч в месяц). При всем том и в военном и в морском министерстве в Петербурге теперь "утверждали, что приняты все меры предосторожности, какие в их силах, чтобы встретить нападение Японии" +28. При таких условиях о том, чтобы напасть самим, у русского правительства и речи быть не могло. Поэтому мотив спешности, проводимый японской дипломатией и дальше, оставался объективно неоправданным.
Японский флот, проводивший почти непрерывное учебное плавание в корейских водах, был источником несколько раз возникавших слухов о предпринимаемой японцами высадке в Корее или о занятии того или иного пункта на ее берегу. Дополнительную пищу для этих слухов давала деятельность японской дипломатии в Корее. Японцы требовали там то аннулирования безобразовской концессии, то выдачи им аналогичной концессии по соседству, то, издавна знакомыми корейскому правительству приемами устрашения, добивались заключения договора о протекторате и довели дело до того, что корейское правительство начало переговоры через Францию об объявлении "нейтралитета" Кореи. На этом и застигло Корею объявление войны. Мысль о японском десанте и открытой оккупации Японией Кореи была твердо усвоена русской дипломатией после телеграммы Николая Алексееву (от 25 сентября) о том, чтобы "принять все меры, чтобы войны не было". Телеграмма эта была ответом на первый же слух о том, что "японцы приступают к активным действиям" и "японский флот уже прибывает к корейским берегам у Мазампо", слух, который вызвал воинственную вспышку у Алексеева, предложившего царю теперь же "оказать противодействие открытой силой на море", "немедленно мобилизовать войска Квантунской области и Маньчжурии" и "объявить всю Маньчжурию на военном положении". И в дальнейшем возможная оккупация японцами Кореи расценивалась в Петербурге как акт, "развязывавший" России руки в Маньчжурии, эвакуация которой была приостановлена 3 октября в связи с разрывом русско-китайских переговоров +29.
Японская же дипломатия, разгадав желание противника, твердо стояла на том, что "не пошлет ни бригады, ни батальона, ни одной души в Корею" (заявление Комуры Арману в октябре), что, впрочем, не мешало японскому штабу засылать в корейские порты съестные припасы, снаряжение и "многочисленных солдат в штатском", которые "маленькими партиями" направлялись в Сеул +30.
Такова была атмосфера, в которой протекали начатые 12 августа переговоры. Впереди было 26 сентября, день окончательной эвакуации Маньчжурии по договору 26 марта 1902 г., и близились переговоры с Китаем о новых гарантиях. Японское предложение клином врезалось в русско-китайские переговоры. Это был медовый месяц Алексеева, вместе с наместничеством впервые вполне правоверно усвоившего "новый курс", не терпящий "уступок". Это вообще была кульминационная точка в размахе безобразовщины, выбросившей (не в пример Ито в Токио) Витте из аппарата. Однако первый месяц ушел на совсем по существу не нужные для русской стороны переговоры в Петербурге и переписку Курино с Комурой по двум предварительным вопросам, выдвинутым японской стороной. Комура домогался, чтобы японские предложения были "приняты за основу" переговоров. Ламсдорф разъяснил, что он имеет "40-летний опыт в министерстве иностранных дел" и что "не в обычае принимать предложение одной державы за единственное основание переговоров", надо подождать "русских встречных предложений". Он сразу предупредил Курино, что переговоры будут происходить в Токио, так как это ближе к наместнику. Комура настаивал на Петербурге, так как это будет скорее, и только 28 августа (10 сентября), посоветовавшись с англичанами, дал, наконец, свое согласие на переговоры в Токио. Виновниками задержки (этот первый месяц), вопреки обычному взгляду, были таким образом не русские, а японцы +31.
Макдональд, английский посол в Токио, игравший там ту же (правда, хорошо скрытую) роль, что Гаяси в Лондоне, тотчас дал знать в Лондон, что "различие интересов" в русском правительстве явится "камнем преткновения" в "миролюбивых" попытках Японии и что, по его мнению, "хорошо было бы оказать давление на русское правительство, чтобы оно унифицировало эти интересы и трактовало Японию более серьезно, иначе гнев народа может оказаться слишком сильным испытанием для несомненно мирных намерений ее правительства" +32. В момент отъезда Николая с Ламсдорфом за границу (в конце сентября) Алексееву и Розену в Токио были уже даны инструкции о встречных предложениях, но даже во французском посольстве в Петербурге за 15 дней до срока эвакуации была "полная неизвестность относительно решения, какое примет Николай на этот счет". "Уже несколько недель дальневосточный отдел министерства был без работы", из Пекина и Токио не поступало ни одной телеграммы, и Ламсдорф был в абсолютном неведении о положении вещей. Бутирон из его намеков мог понять только, что эвакуации не будет и что Алексеев должен теперь найти какой-то "дипломатический выход" (это то, что говорил раньше Бомпар: "Маньчжурия есть и останется русским владением"). И тем не менее Ламсдорф на прощание повторил ему свою давнюю песню: "Все зависит от позиции Алексеева в отношении Кореи. Ступит он ногой на эту усеянную ловушками территорию - и отсюда может выйти война" +33.
Такой же "корейской" концепции конфликта держался всегда и русский посланник в Токио барон Розен, сменивший там Извольского в начале 1903 г., не как представитель тогда еще не существовавшего "нового курса", а как знаток Японии (в 90-х гг. он был там посланником и успел завязать широкие связи) и провозвестник согласительной политики. Выработанные им вместе с Алексеевым в Порт-Артуре (24 сентября - 2 октября) "встречные предложения", как и надо было ждать, совершенно обходили маньчжурский вопрос. И "основа" дальнейших переговоров представилась в следующем виде:
ЯПОНСКИЙ ПРОЕКТ ОТ 12 АВГУСТА
1. Взаимное обязательство уважать независимость и территориальную неприкосновенность Китайской и Корейской империй и поддерживать начало равного благоприятства для торговли и промышленности всех наций в этих странах.
2. Обоюдное признание преобладающих интересов Японии в Корее и специальных интересов России в железнодорожных предприятиях в Маньчжурии и права Японии принимать в Корее и права России принимать в Маньчжурии такие меры, какие могут оказаться необходимыми для охраны их соответственных выше определенных интересов, подчиненных, однако, постановлениям 1-й статьи настоящего соглашения.
3. Взаимное обязательство со стороны России и Японии не препятствовать развитию таких промышленных и торговых действий, соответственно: Японии - в Корее, а России - в Маньчжурии, которые не противоречат постановлению 1-й статьи настоящего соглашения. Дополнительное обязательство со стороны России не мешать могущему быть продолжению Корейской железной дороги в Южную Маньчжурию на соединение с Восточно-Китайскою и Шанхайгуань-Нючжуанской линиями.
4. Взаимное обязательство, что в случае необходимости для Японии послать войска в Корею, а для России - в Маньчжурию, с целью охраны ли интересов, упомянутых в статье 2-й настоящего соглашения, или подавления восстания или беспорядков, рассчитанных на создание международных осложнений, отправленные таким образом войска не будут ни в каком случае превосходить число действительно потребное и затем будут отозваны, как только выполнят свое назначение.
5. Признание со стороны России исключительного права Японии подавать советы и помощь Корее в интересах реформ и хорошего управления, включая сюда и необходимую военную помощь.