Сколько раз мне хотелось прервать задолбавший меня трындеж. Сколько раз я так и делал. Брюнетка, сидевшая за столом напротив меня, равнодушно относилась не только к моим ругательствам, но и к пощечинам тоже. Болтала и болтала с подружкой, которая давно сдохла. О неверном муже, который давно сдох.

- Завали хлебало, - беззлобно сказал я. Машка замолчала. Совсем не потому, что вняла моим словам. – Прикинь, козабля, пока я разглядывал их самодовольные рожи – как будто это в их …лядские головы пришла мысль об охоте – я успокоился. Как стукнуло что-то в башку – это ж киллером может быть любой из них! Ну? Я ж гений, ёптить, прям Джеймс Бонд! Я так пригляделся повнимательней. Сусанин, блин, забился в угол. Сидит, помалкивает в тряпочку. Бледный какой-то, смурной. Видно, с перепоя очередного или, скорее, не проходящего. Какой нахрен из него лидер?.. Да и киллер, честно говоря, тоже. Скоро руки начнут трястись и печень откажет. А докторов у нас йок. Не, я пас так бухать.

Машка поднялась, почесала себе лобок. Неправду говорят, что только мужики яйца чешут. Бабы тоже это делают. Уж не знаю, что им там мешает. Машка и в носу ковыряется – и хорошо так, с удовольствием. И… странное что-то я испытываю, когда на это все смотрю. Красивая такая, холенная баба, а ведет себя так, словно за ней некому подглядывать. Я еще люблю смотреть как она моется, даже как сикает. Не могу сказать точно, что я испытываю. Может, превосходство от того, что она оказывается хуже чем я – по крайней мере, за мной подглядывать некому.

Машка давилась на кухне своим йогуртом, так что я говорил в пустоту. Но громко, давая ей шанс меня услышать.

- Яровец? Тупой ублюдок. Весь в своей отъехавшей семье. В жене и детях. На первых порах, когда все квасили по-черному – Борюсик с Головастиком всех сгоношили! – он все домой отпрашивался. Нашел мне дом, придурок. Сидит такой, глазами хлопает. А как сморозит что-нибудь, как в лужу пернет. Не, киллер из него никакой. Да и тяжелый он. В смысле, толстый. А тот… Я помню, полегче парень.

Отбулькав, наконец, свою хрень, Машка потащилась в туалет, напевая себе под нос всегдашнюю фигню. Что-то там про мир, который она согласна подарить очередному говнюку. Ее пение периодически прерывалось. Она вставляла туда шипящее «с-с-сука». Я знал ее программу наизусть: не фига не поможет ей пение, сейчас она потащится в ванную, реветь. Кстати, на это тоже прикольно смотреть.

Верзила еще менее тех двоих походил на киллера. Неуклюжий, поворотливый не больше стремянки, он не сказал и двух слов подряд. Только зыркал и угукал. Чаще не к месту. Слова, блин, настоящий подарок, выдавались у него по запросу. Причем, делать его нужно было заранее, иначе хрен что дойдет вовремя.

- Нет, точно тебе говорю,  -  я хмыкнул, - вот молчит, молчит и вдруг откроет рот и как… Хрен тебе. Захлопнет рот и снова молчит. Ну какой из жердяя профи? Уё – одним словом.

В ванной рыдала Машка. Она захлебывалась словами, которые уже сбылись.

- Что б ты сдох, козлина вонючий, - всхлипывала она. – Гаденыш. Это за все, что я для тебя сделала? Десять лет коту под хвост – готовила тебе, стирала, убирала. Сколько мужиков у меня могло быть, один Стасик чего стоил… Чтоб ты сдох, сученок.

Я отвлекся. Представил ее мужа – вон фоток сколько по углам расставлено. Даже если бы я притащил сюда этого придурка. Дохлого, вонючего, сунул бы ей под нос – она не вздохнула бы с облегчением. Не перестала бы реветь в ванной, ругаться и жаловаться своей дохлой подруге.

Машка пришла из ванной и села за столик в кресло напротив меня. Она принесла с собой открытую бутылку вина. Поначалу, я приносил ей то, что было. Потом любое вино, что попадалось на глаза в магазинах.

Иногда это было пиво. Иногда водка.

Иногда вода.

Эффект был одинаковым. Давно. Всегда.

Сейчас в бокал плеснуло вино. Очень дорогое по старым меркам – я решил побаловать свою брюнеточку.

- Сука, как я тебя ненавижу, - глядя в бокал, она хлюпнула красным носом.

- Тебе тоже не хворать, - я поддержал ее стаканом, в котором пенилось баночное пиво.

Огромное окно от пола до потолка за Машкиной спиной вместило в себя очередную Невку, почти зеленую полосу Елагина острова. Хмурое небо с вечной Питерской игрой «Угадай, где солнце». В целом все смотрелось как картина. Вполне себе ничего. С вписанной в середину Машкой. Она выпила свой бокал до дна. Грохнула его на стол. Пряди волос, от балды подрезанных мной пару месяцев назад, снова упали на лоб, закрыв пол-лица. Машка засопела, разглядывая что-то на столе. По крайней мере, мне казалось, что меня слушают.

- Яровец все время нес какую-то пургу, - поморщился я. – Что-то про то, что киллер обычно охотится в центре, что отстреливает живых один-два раза в неделю. И это только те случаи, о которых мы знаем. Короче, говорил то, что и так известно. Потом, правда – я уж почти заснул – вдруг как ляпнет: «Я догадываюсь, кто на самом деле убийца!». Все, конечно, возбудились. Перебрали всех. Вспомнили даже Колюню! Типа, а может, он всех хочет положить в могилу, а не только что шизиков? Жирика, Сан Саныча еще приплели. Докатились даже до Борюсика с Головастиком, прикинь? В конце все сошлись на том, что Султан – реальный персонаж. А я-то уже догадывался, кто есть ху, - я подмигнул Машке. – Этот самый ху сидел напротив меня и делал вид, что болтовня его не касается. Между прочим, я тоже помалкивал. Смотрел на них и думал: хрен ли вы все придурки. Языками трепать горазды. Никто из них – слышишь? – никто не видел киллера так близко, как я! Никто за ним… ну, типа, не гнался. Никто не был так близок к тому, чтобы всадить в него пулю! Ну, или наоборот. Не важно. Короче, я вдруг почуял, что мы с ним на одной волне – с тем, кто сидел напротив меня. Ну вот. Дождался, когда все замолчат и предложил охоту на живца.

Машка снова плеснула себе вина, снова стала бубнить себе под нос то, что опротивело мне полжизни назад. Я дернул за язык очередную банку с пивом, опрокинул в стакан, утопил в пене.

- Сука, ты мне за все заплатишь, - прошипела она, разработав с своем мозгу страшный план мести.

Я снова ее поддержал. В смысле, с выпивкой. Потом потянулся через стол и отодвинул ее бокал подальше. Сейчас она типа зафиндюрит его в стену над камином, потом пойдет на кухню за метлой и будет убирать то, чего нет. Мне насрать на ее телодвижения, но так бокалов не напасешься, а выпить, бывает, хочется.

Хоть с кем-то.

- Разумеется, - говорил я в Машкину спину, - живцом послужить общему делу желающих не нашлось. Сусанин отмотался головой, Яровец прикрылся семьей. Верзила вообще промычал что-то невразумительное. Короче, все хотели быть охотниками. А я сидел и смотрел в глаза чуваку, сидящему напротив и ждал, что он скажет.

Вернулась за стол Машка. Она прижимала к щеке руку, потому что расквашенный мной мобильник давно гнил где-то на помойке. Машка говорила туда, в ничто. Никакие слова. Никому. Они  пытались придать хоть какой-то смысл Машкиному существованию. Оправдать ту, кто сидел, разложив на столе сиськи. Зачем? Нужная кому? Разве мне? Я могу уйти и забыть, забить. Тогда Машка умрет - со всеми своими большими сиськами, вполне приличной жопой и нежной кожей. Могу выбросить ее через балкон. Наверняка она полетит как кукла, смешно болтая руками и ногами. С восьмого этажа. И будет лежать там, растекаясь мозгами и кровью по асфальту.

Ненужная там.

Ненужная здесь.

На меня накатило. Нашло душной волной и отрубило. Желание продолжать жить? Жить ли? Не знаю. Иногда на меня находит. Вдруг я решаю, что еще чуть-чуть, еще совсем немного и я все пойму. И главное – зачем, для чего.

А вот кому это нужно – я понимать не хочу.

Машка расслабилась, хватанув вина прямо из горла. Встала, неуверенно утвердившись на ногах. Потом пошла в спальню, на ходу снимая футболку. Я вспомнил, что вчера постелил свежее постельное белье – не могу объяснить почему. Некоторое время я сидел, уставившись на круги, оставленные на столешнице бокалом с красным вином. Получалось почти восьмерка. Или знак бесконечности – под настроение. Потом мне вспомнились Машкины сиськи, лежащие на столе.