Рассказывая, он вспомнил тот день. Воспоминание было живым, словно, как он и сказал Андерсону, это было только вчера. Видение было ясным и ощутимым, вплоть до затхлого аромата прошлогоднего сена на сеновале. Под кровлей амбара ворковали голуби, а на пастбище у холма мычала одинокая корова. В стойле топали копытами лошади, негромко похрустывая остатками сена в яслях.

- Вчера ночью я решился, - сказал Фил, - но не говорил тебе, пока не созрел для окончательного шага. Разумеется, я могу обождать, но тогда есть риск, что я так никуда и не выберусь. Я не хочу прожить всю жизнь здесь, жалея, что не решился уйти. Скажи отцу, а? Когда я уйду. Поближе к вечеру, чтобы я смог уйти подальше.

- Он не станет преследовать тебя, - ответил тогда Эдуард Ламберт, - так что лучше скажи ему сам. Может, он и поспорит с тобой, но удерживать не станет.

- Если я скажу ему сам, то не смогу уйти. Я увижу его глаза и не смогу уйти. Эд, сделай это ради меня, а? Скажи ему сам, чтобы мне не пришлось глядеть ему в глаза.

- А как ты проберешься на корабль? Им не нужен желторотый деревенский парнишка. Туда берут людей со специальной выучкой.

- Все равно найдется готовый к отлету корабль, на котором недостает одного-двух членов экипажа. Корабль не станет ждать их или попусту тратить время на розыски. В экипаж возьмут любого, кто подвернется под руку. Через деньдругой я найду такой корабль.

Ламберт снова вспомнил, как стоял в дверях амбара, глядя вслед хлюпающему по лужам брату, силуэт которого постепенно растворялся в туманной мороси. Вот серая пелена сеявшегося с небес дождика совсем поглотила его, но долго еще Ламберту казалось, что вдали различается все более крохотная фигурка бредущего по мокрой дороге брата. От воспоминаний вновь затеснило в груди, под горло подкатил комок, и навалилась жуткая, сокрушительная тяжесть потери, горестного расставания с братом; будто утратил часть себя, будто душу разъяли надвое, будто здесь осталась лишь половина.

- Мы были близнецами, - сказал он Андерсону, - и притом идентичными. Мы были не просто братьями, это куда более глубокая связь. Каждый был частью другого. Мы все делали вместе. Я воспринимал его, как себя, а он - меня. Филу потребовалось немалое мужество, чтобы уйти вот так вот запросто.

- А вам потребовалось немало мужества и понимания, чтобы отпустить его... Но ведь он вернулся?

- Ненадолго, и только после смерти обоих родителей. И в тот раз он пришел пешком, точь-в-точь как уходил. Но задерживаться не стал. Побыл денек-другой и ушел - уж очень его тянуло обратно. Сидел как на иголках, пока был дома. Будто что-то его гнало отсюда.

"Пожалуй, не совсем так, - подумал Ламберт про себя. - Он весь был на нервах, издерганный какой-то. То и дело оглядывался через плечо, будто кого-то опасался и проверял, не появился ли Преследователь".

А вслух сказал:

- Он приезжал еще несколько раз с перерывами в несколько лет. Но никогда надолго не задерживался. Очень стремился обратно.

- А как вы объясняете возникновение слухов, что у вас нет брата? - поинтересовался Андерсон. - Как вы объясняете отсутствие соответствующих записей?

- Да никак не объясняю. Чего-чего только люди не наговорят. Глупые россказни могли начаться с банального вопроса: "А, вы про его брата? Да есть ли у него брат? Может, его никогда и не было?" А другие подхватывают вопрос, делают утверждением, добавляют кое-что от себя - и пошло-поехало. В здешних местах поговорить почти не о чем, и люди хватаются за любую подходящую возможность. А судачить об этом старом дураке из долины, вообразившем, что у него есть брат, и прожужжавшем все уши, что, дескать, несуществующий брат странствует среди звезд - дело весьма увлекательное. Хотя, по-моему, я ни к кому не навязывался с рассказами о брате и никогда не спекулировал на его имени.

- А как быть с записями? Точнее, с их отсутствием?

- Просто не знаю. Я ими не интересовался. Ни к чему - видите ли, я просто знаю, что у меня есть брат, и все.

- А вы не хотели бы посетить Мэдисон?

- Да как-то не рвусь. Я редко отсюда выбираюсь. Машины у меня уже нет, а когда надо съездить в магазин, чтобы обзавестись тем немногим, в чем я еще нуждаюсь, просто напрашиваюсь в попутчики к кому-нибудь из соседей. Мне и здесь хорошо, я не питаю желания посетить иные края.

- И вы жили здесь в одиночестве со времени смерти родителей?

- Именно так. Однако вы зашли чересчур далеко. Я не испытываю к вам особой симпатии, мистер Андерсон. Или следует сказать "доктор"? Пожалуй, что так. Я не намерен ехать в университет, чтобы отвечать на ваши вопросы или подвергаться тестам ради ваших исследований. Не знаю, что интересует вас, но лично мне это ни капельки не интересно. У меня есть дела поважнее!

- Извините, - сказал Андерсон, вставая. - Я вовсе не собирался...

- Вам не за что извиняться.

- Не хочется уходить вот так. Я предпочел бы, чтобы наш разговор завершился на более благожелательной ноте.

- Не беспокойтесь. Забудем об этом; лично я намерен поступить именно так.

Гость ушел, а Ламберт продолжал сидеть в кресле, глядя на дорогу. Время от времени мимо проезжали машины, но совсем редко - по этой дороге почти не ездят. Она никуда не ведет, являя собой всего всего-навсего путь к домам нескольких семей, живущих в долине и среди холмов.

"Что за хамство, - думал он, - что за невежество! Вот так ворваться в дом к человеку и начать задавать подобные вопросы! А его исследования, должно быть, касаются иллюзий людей преклонного возраста. Хотя и необязательно; с равным успехом они могут касаться любой другой из множества смежных тем. И нечего расстраиваться, нет для этого никакого повода. Все это пустяки; дурным манерам придают значение лишь их обладатели".

Сидя в своем вымощенном плитами дворике, он тихонько покачивался взад-вперед, прислушиваясь к жалобному поскрипыванию кресла и озирая долину за дорогой, а подальше - замыкающий долину холм. Где-то там с журчанием бежит по склону ручей, взбивая бурунчики на камнях мелководного русла и закручиваясь воронками в глубоких заводях. С этим ручьем у Ламберта связано очень много воспоминаний. Там они с Филом длинными, жаркими летними днями ловили голавлей, привязывая леску к кривым ивовым веткам, потому что нормальное удилище было им не по карману; впрочем, даже будь у них деньги - роскошное снаряжение здесь просто ни к чему. По весне огромные косяки рыбы устремлялись из реки Висконсин вверх по ручью, к местам своего нереста. Эдуард с Филом ловили ее сделанной из рогожного мешка кошельковой сетью, закрываться которой не давал обруч от бочонка.