Мы были уже почти у самой воды и готовились ступить на тот самый мыс, как вдруг дядя Агигульф наклонился и что-то потащил из камыша, длинное и темное, похожее на труп человека с руками, закинутыми за голову. Мы с Гизульфом так и обмерли. Но тут разглядели: не труп это был, а лодка-долбленка, от времени черная. Я подумал: не может же быть, чтобы дядя Агигульф, таясь, в лесу сидел и ее месяцами ладил. Не похоже это на нашего дядю Агигульфа. И из битвы он ее принести никак не мог. Лодка - не то добро, которое захватывают в походах. Не на себе же он ее, в самом деле, из дальних краев приволок?

Но спрашивать дядю Агигульфа я не решался, ибо про себя решил, что лодка краденая, а уличать дядю Агигульфа в краже мне по многим причинам не хотелось. Хотя бы и у чужих он ее украл, что вообще-то доблестный поступок.

Гизульф смелее меня оказался и дядю спросить отважился, откуда, мол, лодка эта? Дядя Агигульф сказал, что лодка всегда в камышах была, в точности на этом месте. Еще до рождения Гизульфа она в камышах была, чтобы все наши ею пользовались. Еще до того, как деревня в этих краях стала, она в тех камышах была. Неведомо, стало быть, дяде Агигульфу, чья эта лодка и почему здесь лежит. Лежит и ладно. Я тоже в раздумья вдаваться не стал. Гизульф же ухмыльнулся и, к дяде Агигульфу подольститься желая, заметил, что, небось, лодку-то гепиды ладили. Вон какая основательная лодка. И коли гепиды от Скандзы корабль свой несли, то отчего бы им и лодку сюда не принести? Принесли, спрятали и позабыли, где, по тугоумию своему - гепиды, одним словом.

Дядя Агигульф велел Гизульфу, чтобы рогатину мне передал. Мол, они с Гизульфом лодку понесут к воде, а я с рогатиной сторожить должен - вдруг на мыске чужой окажется? На мыске чужих не оказалось. Спустили лодку на воду. Дядя Агигульф сказал, что лодку держать будет, а нам велел садиться.

Когда мы с братом в лодку сели, она закачалась. Я выпустил рогатину и схватился за борта. Я сильно испугался, что лодка перевернется и мы утонем, потому что плавать не умели. Дядя Агигульф в воду по грудь вошел, поймал рогатину и меня древком по спине вытянул, как дедушка Рагнарис его самого, бывало: нечего оружие бросать. Затем он и сам в лодку вскочил, ловко, как кот лесной - вот, мол, как надо!

Весло было одно. Весло в другом месте схоронено было. Его дядя Агигульф самолично у нас на дворе делал, я видел и узнал. Дядя Агигульф и греб. Я все хотел в воду заглянуть, чтобы увидеть, не шевелится ли под водой царь-лягушка, но ничего такого не видел. Дядя Агигульф мне велел не вертеться, потому что лодка опрокинется и все ко дну пойдем. Ему, дяде Агигульфу, двоих из воды не вытащить, и случись что, он все равно Гизульфа, а не меня, спасать будет, ибо от Гизульфа явно больше проку.

Дядя Агигульф погреб от берега к камышам, где рыба днем таилась. Он осторожно подвел лодку к камышам и показал нам, куда смотреть. Я увидел, что там огромная щука стоит. Дядя Агигульф ее метко острогой поразил. И сказал гордясь, что так-то и врагов в бою на копье берет.

Я подумал, неужто и прекрасную гепидку так же на копье насадить хочет? Спросил о том дядю Агигульфа. Он засмеялся, и брат мой Гизульф засмеялся тоже, как будто тайна какая-то между ними была. Потом дядя Агигульф сказал, что нет, не так. Иным образом. Да и копье, мол, для баб у него иное. Особое. Я удивился: что за особое копье для баб? Не видел такого. Я решил у них с Гизульфом про то больше не спрашивать, все равно не скажут, только еще больше смеяться будут. Я потом у отца моего Тарасмунда спрошу или у дедушки Рагнариса. А с этими двоими разговаривать больше не стал.

Плавая в камышах, дядя Агигульф многих щук поразил и все приговаривал, что всех их в щучью Валгаллу отправляет, к щучьему Вотану.

Дядя Агигульф отдал Гизульфу свой топор. Когда дядя Агигульф щук с остроги снимал, Гизульф топором их глушил, чтобы не выпрыгнули обратно в воду.

Когда битой рыбы столько набралось, что ноги поставить было уже некуда, дядя Агигульф к мыску выгребать стал. Выбравшись на берег, дядя Агигульф придержал лодку, чтобы мы тоже вылезли, и велел нам рыбу выгружать. Мы по пояс в воду вошли и стали мертвых щук на мысок кидать. Мы развеселились от удачной рыбалки и стали немного баловаться с рыбой, но дядя Агигульф на нас свирепо шикнул, чтобы мы не шумели. А потом добавил, что будет теперь из нас воинов делать. Сам же он ходил ни дать ни взять кот лесной и ноздри раздувал, будто принюхивался. Впрочем, особенно он ничего унюхать не мог, потому что рыбный запах все забивал. У дяди Агигульфа были припасены с собой веревки, которые он продевал сквозь жабры щукам. Три вязанки сделал, две побольше, одну поменьше. Потом кивнул нам, чтобы за ним следовали, только тихо-тихо. Чтобы приучались ходить бесшумно, как воины ходят. Добавил: то, что нас ждет, - оно шума не любит.

Гизульф крался с рогатиной наперевес, только что язык не вывесил от усердия. Пройдя немного по мыску, дядя Агигульф взял в сторону, а потом замер и рукой знак сделал, чтобы мы подошли. Когда мы подошли к нему с обеих сторон, он показал: вон ОНО.

Я думал сперва, что это царь-лягушка. И Гизульф так подумал, потому что побледнел. В кустах виднелось что-то серое, грубое, как бы бородавчатое. Дядя Агигульф велел моему брату Гизульфу поразить это рогатиной. Только добавил тихо, чтоб с одного раза поразил. Другого, мол, раза не будет. Мол, и себя, и нас погубишь. И отступил назад, а Гизульфа вперед вытолкнул.

Гизульф ударил хорошо. Добрый был удар. Рогатина на треть в мягкую землю ушла, пригвоздив то серое и страшное. А потом рывком вытащил рогатину и вскинул в воздух. Серое на рогатине повисло. Сразу было видно, что ОНО мертвое.

Гизульф одним ловким ударом ЭТО к ногам Агигульфа бросил. Но не успел он молодецки подбочениться, как увидел, что это истлевшие портки. И я это тоже увидел. Это были портки того пропавшего раба-меза, что Гизарна на месте пропажи нашел. Не потащил их тогда Гизарна домой, видать, остерегся одежду мертвого тревожить.

Гизульф от злости побелел весь. Я в кулачок хихикал и даже на дядю Агигульфа сердиться перестал, хоть и донимал он меня. Дядя же Агигульф, наоборот, сурово брови супил и наставление нам прочитал: вот, мол, что бывает с теми, кто без оглядки ходит.