Од, пастух, еще был. Он Гизульфа на три года старше. И собаки с ним пришли, Айно и Твизо, под столом сидели, кости грызли.

Валамир у кабана загодя его кабаньи стати срезал, сидел за столом, собак ими дразнил, потешался. Собаки же зубами лязгали и морды умильные строили. Все очень смеялись. Больше всех - Аргасп и Гизарна. Потом бороться затеяли, собаки рядом вертелись, их за ноги ухватить норовили.

Валамир же борцов подзуживал: дескать, берегите стати свои мужские от собак, ибо Айно и Твизо до статей этих весьма охочи.

Агигульф хохотал и все кричал Оду, допытывался: сам-то пастух как с этими суками управляется?

Дулся за это Од; чуть праздник не испортил.

Аргасп между тем изловчился и Гизарну бросил; прямо в Айно и попал. Тут веселье еще пуще разгулялось.

Тут Од встал и Агигульфу предложил бороться. Очень обиделся он за своих собак.

Валамир же, хоть и пьян был, предложил идти во двор бороться, на свежем воздухе.

Агигульф сказал: "Пусть сначала Гизульф с Одом борется; мне, мужу зрелому, зазорно бороться со столь молодым противником".

Од Гизульфа победил и синяк ему под глазом поставил и нос разбил.

Тогда Агигульф за родича вступился, заревел страшно, набросился на Ода и поборол его.

Тут Валамир изрядную шутку придумал - стати кабаньи к себе пониже живота привязал, на четвереньки стал и, хрюкая, по двору ходить начал.

Другие же, преисполнившись зависти к остроумию и находчивости Валамира, подражать ему начали, и скоро все богатыри уже ходили по двору зверообразно и громко хрюкали.

Так Валамир вепрем ходил, прочие - выводком кабаньим; последним по малолетству своему Гизульф ходил.

Только Од с ними не ходил - псов удерживал, поскольку Айно и Твизо бесились в бессильной ярости.

И злился Од, что не участвовать ему в столь знатной потехе.

Заметил это Валамир, хоть и пьян был, и как учтивый хозяин муди Оду отдал - веселись, Од!

Теперь Од кабаном стал, а Агигульф охотником. И чуть не убил Од-кабан Агигульфа. И опять Гизульф Агигульфа спас, сверху прыгнул на Ода-кабана. Собаки же, Айно и Твизо, Гизульфа не тронули, потому что Гизульф заговоренный - его никогда собаки не трогают.

Тут утомились удальцы и снова пошли в дом бражничать. Там и решено было Гизульфа к бабам свести. Гизульф не хотел к бабам идти, но дядя Агигульф настоял, сказав: "Не бойся, я с тобой пойду".

Валамир жил без жены, поэтому у него были рабы, старый дядька с женой, еще от отца достались, и несколько женщин - в походах сам Валамир добыл.

Среди валамировых домочадцев была одна рабыня, девка-замарашка.

Валамир, еще большую потеху предвкушая, сам и предложил ее для Гизульфа.

Удальцы-холостяки ржали, как кони. Даже мрачный Од смеялся.

Привели девицу. Сонная была, в волосах солома, глаза на свет щурит. Валамир ее с сеновала вытащил - спала она там.

Валамир ее в спину подтолкнул к Гизульфу. "Вот жених твой". Все хохочут, девица озирается, Гизульф красный стоит.

Тут дядя Агигульф, видя смятение родича своего, встал, взял за руки девицу и племянника своего и повел за собой, сказав: "Идемте, покажу, что делать надо". И ушли втроем на сеновал. А что там произошло, никому не ведомо. И никто из троих про то не рассказывал, но, по виду судя, никто в обиде не остался.

МОЙ БРАТ МУНД И ОД-ПАСТУХ

Когда бык покалечил Мунда, было Мунду лет семь. В том же году умерли от чумы мои братья, голод подступал. Беды обрушивались одна за другой на семя Рагнариса. Потом беды отступили, но Мунд остался кривобоким и сухоруким. Не мог держать меч в правой руке.

С той поры Мунд начал сторониться людей. Мать наша Гизела, потеряв своих детей, больше всех полюбила Мунда и отдавала ему и ласки, и любовь, которую могла бы разделить на нас четверых. И потому мы с братом Гизульфом (Ахма мало что понимал) невзлюбили Мунда. Особенно я его невзлюбил, ибо был тогда мал. Я завидовал моему брату Мунду, потому что он был болен и мать часто просиживала с ним, наделяя его лучшими кусками из скудных наших запасов еды, а мне не перепадало и доброго слова, ибо я был на диво здоров.

Чтобы привлечь внимание матери, я проказил и портил вещи; раз она сказала в сердцах: "И чума-то его не берет". После этого я еще больше возненавидел Мунда.

Поэтому-то, когда я начал мечтать о чуде, я не стал думать об исцелении моего брата Мунда. Нет, вместо этого я грезил о воскрешении берсерка Арбра и о поединке с ним нашего дедушки Рагнариса.

Один раз, слушая годью в храме Бога Единого, я подумал об этом и устыдился.

Но стыдился я своего жестокосердия недолго, ибо по выходе из храма сцепился с Мундом и тот преобидно обругал меня.

Для всех нас было большим облегчением, когда Мунд подался в пастухи, к Оду и его собакам, Айно и Твизо. Од его сманил, посулив одиночество и покой от людей, которые Мунда не жаловали.

И Ода у нас в селе не жаловали, ибо норов у него был мрачный и нелюдимый.

Од сирота; мать его была аланка, и Эвервульф, который женился на ней, взял ее уже беременной.

В тот год, когда чума уносила одного за другим детей тарасмундовых, наш дядя Ульф пошел воевать с герулами и попал к ним в плен. Эвервульф, друг его близкий, в плен не хотел сдаваться и дал себя убить герулам; как ежа, истыкали его стрелами, ибо боялись герулы схватиться с ним в рукопашной схватке. И казнился Ульф, что не сумел друга спасти или что не пал рядом с ним, пронзенный теми же стрелами.

Добра после себя Эвервульф почти не оставил: хижина плетеная на краю села и жена с мальчишкой; рабов же не держал, ибо не к чему были ему лишние рты, коли жена была; рабочих же рук на малое его хозяйство хватало.

Аланка в том же году умерла от чумы. Много людей по всему селу умерли от этой чумы.

Так и остался Од сиротой. Старейшины же определили его скот пасти, чтобы не пропал.

С Ульфом же так вышло.

После того, как ушли они на герулов, долгое время не было от них вестей. Как-то раз на рассвете прибыли двое конных - чужие; посольство от герулов.

Так сказали они: "По миру неурожай и голод и чума. Ваши готы пришли к нам, и мы взяли ваших готов. Кормить их не будем. Дадите за них пшеницу отпустим домой. Не дадите за них пшеницу - убьем, ибо кормить их нечем".