Возможно, что однажды наука сможет прочитать всю программу в семени – какие ветви будут у этого дерева, сколько дерево проживет, что случится с этим деревом. Потому что эскиз есть, мы просто не знаем языка. Все, что случится дальше, уже потенциально присутствует.

Поэтому то, что ты делаешь в момент смерти, определяет то, каким будет твое рождение. Большинство людей умирает, цепляясь. Они не хотят умирать, и можно понять, почему они не хотят умирать. Только в момент смерти они осознают тот факт, что никогда не жили. Жизнь просто прошла как сон, и вот пришла смерть. Теперь больше нет времени жить – смерть стучится в двери. А когда было время жить, ты делал тысячу и одну глупую вещь, тратил время впустую, вместо того чтобы жить.

Я спрашивал людей, играющих в карты, играющих в шахматы:

- Что вы делаете?

- Убиваем время, – говорили они.

С самого детства я был против этого выражения: «убивать время». Мой дедушка был прекрасным игроком в шахматы, и я спрашивал его:

- Ты становишься старше и старше, а все же убиваешь время. Разве ты не видишь, что на самом деле время убивает тебя? И ты продолжаешь говорить, что убиваешь время. Ты даже не знаешь, что такое время, не знаешь, где оно. Поймай его и покажи мне.

Эти выражения, что время летит, бежит, уходит – просто утешения. На самом деле уходишь ты – уходишь впустую в каждое мгновение. И ты продолжаешь думать, что уходит время, что ты останешься, а время уйдет! Время останется, где и было; оно не уходит. Часы это человеческое изобретение для измерения уходящего времени, которое на самом деле совершенно не уходит.

В Индии, в Пенджабе, никогда не спрашивай путешественника, сколько времени, потому что, если окажется двенадцать, тебя побьют, и если ты уйдешь живым, это будет чудо. Для этого есть очень философская причина – но когда философия попадает в руки дураков, происходит именно это.

Нанак, основатель сикхизма, сказал, что момент самадхи, просветления, в точности подобен встрече двух стрелок часов в двенадцать, когда их больше не две. Он просто приводил пример – в мгновение самадхи двойственность существа растворяется, и ты приходишь в единство. То же самое происходит в смерти. Позднее он объяснил, что то же самое происходит в смерти: снова две стрелки, которые двигались раздельно, встречаются и останавливаются, становятся одной: ты становишься единым с существованием.

Поэтому в Пенджабе, двенадцать часов это символ смерти. И если ты спросишь какого-нибудь сардарджи, сколько времени, и будет двенадцать, он просто начнет тебя бить, потому что подумает, что ты дразнишь его, проклинаешь его смертью. Если у кого-то вытянутое, печальное, тоскливое лицо, в Пенджабе скажут «У него на лице двенадцать часов». Я видел сардаров, поспешно переводящих часы: когда стрелки приходят к двенадцати, они поскорее переводят их на пять минут вперед. Они не позволяют им встретиться в двенадцати; им больно, что их собственные часы играют с ними трюки. Двенадцать часов напоминает им только о страдании, печали, смерти; они совершенно забыли о самадхи, которое, на самом деле, пытался объяснить Нанак.

Когда человек умирает – когда для него наступает двенадцать часов, – он цепляется за жизнь. Всю жизнь он думал, что время уходит; теперь он чувствует, что уходит он, что он ушел. Никакое цепляние не поможет. Он становится таким несчастным, страдание становится настолько невыносимым, что большинство людей впадает в некое бессознательное состояние, в кому, прежде чем умереть. И они упускают вспоминание всей жизни.

Если смерть происходит без цепляния, если нет желания остаться живым ни на одно мгновение, ты умрешь сознательно, потому что природе не нужно делать тебя бессознательным и заталкивать в кому. Ты умрешь бдительным и вспомнишь все свое прошлое. Ты сможешь увидеть, что все, что ты ни делал, было просто глупо.

Желания были неудовлетворены – что ты выиграл? Желания остались неудовлетворенными, и ты страдал, но что бы ты выиграл, если бы они были удовлетворены? Это странная игра, в которой ты всегда проигрываешь, победа или поражение ничего не меняют.

Твои удовольствия были ничем, просто надписями, сделанными на воде, а твоя боль была выгравирована в граните. И ты страдал от всей этой боли ради этих надписей на воде. Ты страдал всю жизнь ради маленьких радостей, которые кажутся не более чем игрушками в этой стадии, на этой высоте, с этой точки, откуда ты можешь увидеть всю долину своей жизни. Успехи были также и поражениями. Поражения, конечно, были поражениями, но удовольствия были не более чем стимулами, чтобы страдать от боли.

Вся твоя эйфория была просто функцией способности к сновидению. Ты уходишь с пустыми руками. Вся эта жизнь была просто порочным кругом: ты продолжал двигаться по одному и тому же кругу, снова, снова и снова. И ты ни к чему не пришел, потому что ходил кругами, как ты мог куда-то прийти? Центр всегда оставался на каком-то расстоянии, в какой бы точке круга ты ни находился.

Приходил успех, приходило поражение; приходило удовольствие, приходила боль; было страдание и была радость. Все продолжало происходить в этом круге, но центр твоего существа всегда оставался на одном расстоянии от любого места. Трудно было увидеть, что ты движешься по кругу, – ты был слишком вовлечен, слишком отождествлен с ним. Но теперь внезапно все это выпало у тебя из рук – ты стоишь пустым.

У Халиля Джибрана в его шедевре «Пророк» есть одно предложение... Аль-Мустафа, пророк, подбегает к людям, работающим в полях, и говорит: «Прибыл мой корабль, мне пришло время уйти. Я пришел сюда, просто чтобы оглянуться на все, что случилось, и чего не случилось. Прежде чем я взойду на борт, во мне велико стремление увидеть, какой была здесь моя жизнь».

Вот предложение, которое я хотел вам напомнить... Он говорит: «Я точно как река, которая вот-вот впадет в океан. Мгновение она медлит, чтобы оглянуться на всю территорию, которую пересекла, – джунгли, горы, люди. Это была богатая жизнь в тысячи миль, и теперь, через мгновение все это раствориться. Поэтому, точно как оглядывается река на грани впадения в океан, хочу оглянуться и я».