Из плюсов моего нового положения был полный доступ к запасам корабельной еды и выпивки. Полагаю, будь на моём месте прежний Дэви, он бы налегал в первую очередь на пудинги и сухофрукты. Я же старался питаться сбалансировано и это, на фоне почти беспрерывных физических упражнений, давало невероятный результат. Мои мышцы росли как на дрожжах -- старая куртка уже начала становиться тесной в плечах и сдавливать руки в бицепсах. Это скорее всего объяснялось ещё и молодостью Дэвида, в юности организм меняется гораздо быстрее.

   Я постоянно пополнял свои запасы полезных приобретений, не гнушаясь никакими методами, вплоть до мелкого воровства. Так из запасов спиртного в мою сумку перекочевала бутылка самого крепкого бренди, из арсенала -- пистолет понадёжнее, а из кладовки прочный тонкий шнур двадцатиметровой длины. Да ещё и в арсенале холодного оружия, расположенном у матросского кубрика, нашёл себе новый кинжал -- кортик, очень похожий по форме на любимый мною когда-то "нож подавления". Вообще, моя дорожная сума являлась моей самой большой головной болью. Постоянно приходилось краем глаза следить за ней, или носить с собой, оттягивая плечи -- но иного выбора не было. Стоило только команде прознать сколько в ней золота -- и меня ничто бы не спасло от его неминуемой потери. Нет, при расчёте мелкими денежными суммами моряки брига были как правило довольно честны, но при виде подобного состояния на это никак не стоило рассчитывать. За такую груду гиней любой из них, от юнги до капитана, был бы готов на что угодно -- обмануть, убить, предать...

   Меж тем моё путешествие продолжалось. Шуан постепенно начал подниматься на ноги при отсутствии на море волнения. Выпущенный из узилища юнга наконец получил свою порцию плетей и отлёживался в матросском кубрике, на моей бывшей шконке. Моё общение с командой продолжалось. В ходе его я с удивлением узнал, что мистер Риак на самом деле сын ненаследного дворянина и учился в колледже на лекаря. Он много интересного рассказал мне о нынешнем высшем обществе Эдинбурга и царящих в верхах Шотландии порядках. Капитан же, подвыпив и находясь в хорошем настроении, часто говорил о дальних странах, в которых ему приходилось побывать. К сожалению, большая часть их названий мне ни о чём не говорили, в моё время иных давно не было, а другие были давно переименованы. Поэтому даже самые достоверные его рассказы воспринимались сродни сказкам.

IX.

   Прошло более недели, и неудача, не оставлявшая до сих пор "Завет", стала преследовать его ещё сильнее. Иногда корабль немного продвигался вперед; в другие дни его относило назад. Наконец бриг отнесло так далеко к югу, что весь девятый день его швыряло взад и вперед в виду мыса Рез и дикого скалистого побережья по обе его стороны. Капитан собрал совет, и было принято какое-то решение, мне ничего не говорившее. В следствие его ли, или просто так совпало из-за удачной перемены направления ветра, но бриг стремительно понесся на юг.

   На десятый день, после полудня, волна стала спадать; густой, мокрый белый туман накрыл судно плотной пеленой. Такой плотной, что я с трудом мог разглядеть очертания носа корабля с его кормы. Весь вечер, выходя на палубу, я видел, как матросы и капитан с помощниками, припав к фальшборту, напряжённо вслушивались, нет ли бьющихся о рифы бурунов. Предчувствие опасности и скорого конца относительно спокойной жизни будоражило меня.

   Часов около десяти вечера я подавал ужин мистеру Риаку и капитану, как вдруг бриг обо что-то сильно ударился, мы услышали громкий треск и пронзительные крики. Оба моих начальника вскочили.

   -- Мы налетели на риф!  -- воскликнул мистер Риак.

   -- Нет, сэр,  -- отвечал капитан,  -- всего-навсего на какую-то лодку.

   И они поспешно вышли на палубу.

   Капитан был прав. Мы в тумане натолкнулись на лодку; она разбилась и пошла ко дну со всей командой, кроме одного человека. Этот человек, как я услышал впоследствии, помещался на корме в качестве пассажира, тогда как остальные сидели на банках и гребли. В момент удара корму подбросило в воздух, а человек -- руки его были свободны, и ему ничто не мешало, кроме суконного плаща, спускавшегося ниже колен, -- подпрыгнул и ухватился за бушприт корабля. То, что он сумел так спастись, говорило об его удачливости, ловкости и необыкновенной силе. А между тем, когда капитан повел его к себе в каюту и я впервые увидел его, он казался взволнованным не более моего.

   Это был небольшого роста, но хорошо сложенный человек, подвижный, как горная коза; его приятное открытое лицо, сильно загоревшее на солнце, было покрыто веснушками и слегка изрыто оспой. В его глазах, необыкновенно светлых, особенно по контрасту с тёмной кожей лица, плясали бесенята, и это одновременно привлекало и настораживало. Сняв плащ, он положил на стол пару прекрасных пистолетов, оправленных в серебро, и я увидел, что к поясу его пристегнута длинная шпага. Манеры его были изящны, он очень любезно отвечал капитану. При первом же взгляде на него я подумал, что гораздо приятнее иметь такого человека другом, чем врагом.

   Капитан, со своей стороны, тоже сделал свои выводы, но скорее относительно одежды, чем личности этого человека. И действительно, когда тот снял плащ, то оказался чрезвычайно нарядным для каюты торгового судна: на нем была шляпа с перьями, красный жилет, черные плисовые панталоны и синий кафтан с серебряными пуговицами и красивым серебряным галуном. Это была дорогая одежда, хотя и попорченная немного туманом и в которой ему, очевидно, приходилось спать.

   -- Я очень огорчен гибелью вашей лодки, сэр,  -- сказал капитан.

   -- С ней пошло ко дну несколько славных людей,  -- сказал незнакомец.  -- Я отдал бы два десятка лодок, если бы их можно было вернуть.

   -- Они ваши друзья?  -- спросил Хозисон.

   -- У вас таких друзей не бывает,  -- отвечал он,  -- они готовы были умереть за меня, как верные псы.

   -- Всё же, сэр,  -- сказал капитан, наблюдая за ним,  -- на свете столько людей, что на всех их лодок не хватит.

   -- Это тоже верно,  -- воскликнул незнакомец,  -- и вы очень проницательны, сэр!

   -- Я бывал во Франции, сударь,  -- сказал капитан. И было ясно, что он хочет сказать этим больше, чем значили его слова.

   -- Как и много других достойных людей, смею заметить, -- отвечал гость.

   -- Без сомнения, сэр,  -- сказал капитан,  -- но не все они бывали там ради красивого мундира.

   -- Ого!  -- сказал незнакомец.  -- Так вот куда ветер дует!  -- И он быстро положил руку на пистолеты.

   -- Не будьте так торопливы,  -- сказал капитан,  -- не начинайте ссоры, пока в ней нет надобности. На вас мундир французский военный мундир, а говорите как шотландец, ну и что такого? В наше время много честных людей, которые так поступают, и право, нисколько от этого не проигрывают.

   -- Да,  -- сказал господин в красивом мундире.  -- Так вы принадлежите к стану честных людей? (Он имел в виду партию якобитов*, потому что во всякого рода междоусобицах каждая политическая партия считает, что название "честная" принадлежит только ей.)

   -- Я истый протестант, сэр,  -- отвечал капитан,  -- и благодарю бога за это. Но, несмотря на это, я способен сочувствовать людям, прижатым к стене, но не сдающимся.