Адам полагал, что состояние девушки вызвано только что пережитым потрясением. Он сел на высокую кочку, поросшую густой травой, и положил девушку себе на колени.

Хотя Ллис инстинктивно вытянула руки, желая противостоять его безотчетной привлекательности, она спрятала лицо у него на груди, ища утешения. Постепенно ее страхи исчезли, но сердце забилось с новой силой.

Прижавшись щекой к коричневой тунике из тонкой шерсти, она слышала, как его сердце бьется в унисон с ее сердцем. Золотые тенета мужского обаяния крепко держали ее, но еще сильнее влекло к нему ее собственное желание. Она разжала пальцы. Сначала они лежали неподвижно, но постепенно продвинулись по могучему торсу, который она так хорошо помнила.

Теперь настал черед Адама ощутить дрожь в теле. Одна из его мощных рук утонула в хорошо знакомом черном облаке роскошных кудрей, другой он нежно провел по ее шее, оставляя за собой горячий след. Ласково приподняв лицо девушки, он нашел губами ее обольстительные уста. Он несколько раз легонько поцеловал уголки ее рта, потом провел языком по ее губам, лишь искушая, но не утоляя возбуждаемый его ласками голод.

Она еще не забыла ощущений, испытанных в прошлый раз в его объятиях, волнующих и пылких до такой степени, что они лишали ее душевного покоя, но тем не менее сейчас девушка перестала реагировать на сигналы опасности, подаваемые интуицией. Она так жаждала наслаждения, которое давали ей его легкие и в то же время мучительно-сладостные поцелуи, что из уст ее вырвался тихий стон.

Услышав этот звук, Адам уже не мог больше сдерживаться и завладел ее полураскрытыми губами. И губы эти были такими нежными, как лепестки роз, именно такими, какими он видел их в своих снах. Но только в жизни этот нектар был гораздо более опьяняющим. И поцелуй становился все более жарким, словно раздуваемый ветром пожар.

Мысли стали беспорядочными, потом совсем потонули в затмевающем разум поцелуе. Ллис хотелось как можно крепче обхватить широкие плечи и каждой частицей своего тела прижаться к источнику ярких ощущений, порождающему столь сильные желания, которые, казалось, никогда нельзя будет утолить.

Адаму хотелось вплавить в ее нежную плоть твердые мускулы своего тела. Его огромные руки, соединившиеся на ее талии, постепенно продвигались вверх, все теснее прижимая к себе роскошное тело. Под этими ласками Ллис выгнулась, пожираемая пламенем страшного возбуждения.

Звучный стон вырвался из груди Адама. Уже ни о чем не думая, он клонил безропотную красавицу на густую и необычайно мягкую траву. Его золотистые глаза стали теперь цвета темного коричневого бархата. Он смотрел в ее затуманенные желанием глаза и внимательно рассматривал губы, порозовевшие от его требовательных поцелуев. И вновь он видел в ней не сирену из монастыря с ее искусными уловками, а невинное, неприрученное создание, уступающее соблазну опытного хищника. Адам почувствовал укор совести. Независимо от того, преследовал ли он девственницу или же сам попал в сети опытной обольстительницы, он был близок к тому, чтобы взять ее, но и в том и в другом случае он поступал дурно.

Разве для того он спас Ллис из рук других мужчин, чтобы самому злоупотребить ее положением? Это было бесчестно, независимо от того, что двигало ею. Он был очень рассержен на себя, он заставил себя отодвинуться на безопасное расстояние от девушки и опустил свое измученное желанием тело на прохладный дерн.

Даже если эта неотразимо очаровательная девушка из его ночных снов не была той злой колдуньей из монастыря, между ними лежал неодолимый барьер. Есть факты, которые она никогда не станет отрицать и с которыми он никогда не сможет смириться: она дочь друидов и друидская колдунья. Он христианин. И он никогда не поверит, что Бог принял бы союз вроде того, на которое пошел Вулф, женившись на Брине.

Они молчали до тех пор, пока ее любимому лесу не стало больно от этого молчания. Или это был тихий голос внутри нее? Как ей следует поступить сейчас, когда его самоконтроль так же слаб, как и ее? Не было ли это возможностью, которой она так жаждала, узнать, какое невольное зло она ему причинила, что скрывалось за его недоверием к ней? Она перекатилась на бок и оглядела его простертое тело удивительной длины и ширины. Чувствуя себя отвратительно слабой, она спросила дрожащим голосом:

– Что я вам такого сделала, что вы так презираете меня? Что бы это ни было, я бы многое дала, чтобы это исправить.

Напряжение достигло необычайной силы. Ллис пыталась собрать остатки мужества, чтобы быть в состоянии понять ответ Адама. Но того, чего ей удалось добиться, оказалось недостаточно, чтобы пережить то, что он обрушил на нее.

Он посмотрел на нее с таким яростным презрением, что у нее перехватило дыхание и расширились зрачки.

Адам встал, ничего не ответив. Ллис тоже попыталась подняться. Но он подхватил ее, и руки, только что такие ласковые, теперь были тверже стали. Адам знал: он виноват в том, что девушка впала в уныние. Она пострадала дважды – первый раз от рук негодяев, потом от своего спасителя.

И тем не менее он отказывался ответить на ее вопрос. Какой смысл было говорить о том, что она наверняка станет отрицать, а он не сможет согласиться с этим? Так они и будут заниматься бесполезным опровержением взаимных обвинений.

Хотя Адам и нес ее в своих сильных руках, Ллис держалась скованно и независимо, насколько это возможно при таких обстоятельствах. Ей было больно оттого, что мужчина, который легко довел ее до состояния, когда она утратила власть над собой, так быстро изменил настроение от нежности пылких ласк до холодного презрения и неуступчивости. А самоконтроль имел для нее огромное значение, она годами училась владеть собой, и теперь не знала, что и думать. Она сурово выговаривала себе, убеждая себя: она должна быть благодарна за то, что у Адама особый талант бесчувственности; она больше не станет унижаться и задавать вопрос, ответа на который не получит.

Никто из них не вспомнил ни о брошенной корзинке, ни об оставшихся несобранными цветах. Высокий мужчина большими шагами направился прочь из леса. Когда они прошли сквозь потайные ворота и вышли на возделанное поле, Адам не мог не заметить, что слезы оставили блестящие следы на порозовевших щеках девушки.

– Пип! – Свет угасающего дня скользнул по седым волосам Мелвина, изобразившего притворное недовольство своим добродушным другом, завоевавшим его расположение за то время, что они прожили вместе. – Что за бесенок помутил тебе разум? Зачем ты улегся на землю, словно новорожденный теленок?

Не часто случалось Мелвину смотреть на Пипа сверху вниз. Хотя кузнец и обладал прекрасной мускулатурой и силой, необходимой в его ремесле, он был вдвое старше рыжего Пипа и вполовину ниже его. Так что возможность посмотреть на друга свысока доставила ему редкое удовольствие.

Мясистые руки Пипа ощупывали больное колено, но он нашел, что ответить на шутку друга:

– Поберегись, не то сам попробуешь, каково сидеть на таком неудобном насесте.

– Ты сказал «на насесте»? Ха, так это ловушка! – Мелвин рассмеялся, словно пролаял, потирая руки. – У меня перед такой громадиной, как ты, есть одно преимущество – я гораздо ближе к земле и лучше вижу все ямы и кочки, и могу обойти их стороной. А вообще-то местные жители предпочитают не отходить далеко от проторенных тропинок.

Пип зарычал и резким движением попытался схватить приятеля, который ловко отскочил в сторону и оттуда погрозил ему пальцем:

– Только посмотри, во что такой здоровенный медведь, как ты, может превратить труды бедного охотника!

– Бедного охотника? Что же такого могу сделать я, несчастный новорожденный теленок? – с притворной яростью прорычал Пип.

– Поделись со мной, какой соблазн сманил тебя повредить колено, дабы я мог избежать подобной участи. Может, я признаю, что ты был прав.

– Много раз меня предупреждали, что воображение доведет меня до беды. Так и вышло. – Пип вспыхнул.