Глубоко озабоченная состоянием бедной девушки, Ллис тем не менее чувствовала пристальное внимание Адама, и оно давило на нее тяжким грузом. Опасаясь, что Адам испугает девушку, она полностью отдалась заботам о ней.

Наконец-то стол накрыли к ужину, но прошел он безотрадно. Два илдормена остались за столом в одиночестве. Прежде чем вернуться к своей подопечной, вновь ускользнувшей в темный угол, где она чувствовала себя спокойнее, Ллис отнесла миску с тушеным мясом в комнатушку Ани, чтобы Брина могла поесть, не отходя от дочери.

Желая успокоить девушку и надеясь, что постепенно та перестанет бояться, Ллис положила ей в темном углу один из матрасов, набитых травой и всегда готовых принять неиссякаемый поток страждущих, обращавшихся за помощью к Брине. Между очередными приступами рыданий Ллис уговорила несчастную мать съесть хоть немного свежего хлеба и выпить теплый успокаивающий отвар. Наконец девушка уснула, но даже во сне она тихонько всхлипывала.

Ни сидевшие за столом мужчины, ни женщины в углу не заметили, как проснулся Пип. Он повернул рыжую голову на знакомый ноющий звук. Эти всхлипы он слышал в лесу, и это они привели его в охотничью западню.

– Выпей, Мейда, еще хоть глоток, – снова уговаривала Ллис, стоя на коленях в темном углу рядом с матрасом своей пациентки. Та только что очнулась от беспокойного ночного сна, и Ллис поднесла к ее губам кружку, от которой шел пар.

– Что это за сладкое питье? – Проявив интерес, Мейда хотела показать, что благодарна за ласковую заботу незнакомки и что ей стало лучше. Всю долгую ночь ей снились кошмары, а пробуждение возвращало ее к печальной реальности. Все это время Ллис оставалась рядом с ней. В своей жизни Мейде редко приходилось сталкиваться с подобным состраданием, и при мысли об этом на губах девушки появилась робкая благодарная улыбка. Эта улыбка поразила Ллис так же сильно, как и резкие слова, произнесенные девушкой после пробуждения в ответ на уговоры Ллис назвать свое имя.

– Слабый настой ромашки, родниковая вода и мед – то же самое питье, что я давала тебе вчера вечером, – улыбнулась Ллис в ответ на улыбку девушки. – Он успокоит и даст возможность отдохнуть, поэтому я очень прошу тебя выпить еще хоть немного.

Мейда кивнула. Прямые каштановые волосы рассыпались по плечам. Она взяла кружку и послушно, глоток за глотком, выпила теплую жидкость.

– Ты не хочешь сообщить о случившемся отцу ребенка? – тихонько спросила Ллис. Вульф уже сказал ей, что Мейда не из Трокенхольта.

Глаза девушки расширились от ужаса и тотчас же наполнились слезами. Мейда отшатнулась, пролив питье; пальцы, с силой сжавшие кружку, побелели.

– Прости меня! – Ллис осторожно взяла у девушки кружку и поставила ее в сторону. Она вновь ласково уложила Мейду.

– Тебе здесь нечего бояться, ты можешь не говорить о том, о чем предпочтешь умолчать.

В порыве отчаяния Мейда сжала руку Ллис:

– Вы можете в этом поклясться? Поклясться на святом кресте?

– Я клянусь в этом на твоем кресте. – Улыбка Ллис угасла, потому что для человека ее верований подобная клятва была бесполезна. Затем, чтобы клятва была полноценной, она мысленно добавила: – «Клянусь также на моем белом кристалле».

А это было уже серьезно, потому что нарушение клятвы могло разрушить камень, который был ее бесценным достоянием, ее личной связью с силами природы.

Похоже, клятва возымела свое действие. Мейда немного успокоилась и уснула спокойным сном.

За исключением времени, необходимого на приготовление питья, Ллис почти всю ночь провела, либо стоя на коленях, либо свернувшись калачиком у постели Мейды. Тело ее затекло после сна в неудобном положении.

Оба воина до рассвета отправились, чтобы провести еще один день в лесах в поисках бандитов. Пип с поврежденным коленом спал: он оказался более восприимчив к сонному питью Брины, чем можно было ожидать от человека его комплекции.

Ллис видела, как Адам провожал пострадавшего человека в зал, чтобы передать его на попечение Брины. На нее произвели глубокое впечатление и его искренняя озабоченность состоянием молодого человека, и любовь к нему.

В свое время, когда она ребенком была при дворе короля Эсгферта, и потом, когда приезжала в Трокенхольт одновременно с другими гостями, она встречала немало саксонских лордов и знала, что забота о людях была им не свойственна. То внимание, с которым Адам заботился о Пипе, его ласковое отношение к Кабу лишь усилили ее восхищение суровым воином.

Ллис согрела на огне камина воду для утреннего омовения, налила ее в таз и удалилась в отведенную для нее спальню – ту самую спальню, где, как она все более остро ощущала, ее отделяла от Адама лишь тонкая стена. Освеженная, она принялась расчесывать черные локоны, которые были такими же красивыми, как у ее матери, которую она помнила очень смутно. Потом она сняла сильно помятое платье, в котором ей пришлось провести ночь, и надела другое, попроще, сшитое из вытканной дома материи и аккуратно выкрашенное в яркий синий цвет. Оно было самым любимым в ее скромном гардеробе, хотя нельзя было сказать, что Ллис слишком берегла его.

Одеваясь, она размышляла о печальной новости. Незадолго до пробуждения Мейды Брина выскользнула из комнатки дочери и пришла в увешанный травами угол, чтобы приготовить свежий эликсир. Ллис рассказала ей об убитой горем матери. Брина выслушала ее рассказ с большим сочувствием, которое было тем глубже, что у нее самой была больная дочь. Потом, заверив Ллис, что та обеспечила их новой пациентке наилучшее лечение и уход, голосом, близким к отчаянию, поведала она о своих опасениях: ей казалось, что глубокий сон, которым забылась сейчас Аня, унесет ее прямо в холодные объятия смерти.

Мысли о тонкой нити, привязывающей ребенка к жизни, усилили чувство вины, охватившее Ллис из-за вчерашней неудачи. Сорванные созревшие травы, оставшиеся на поляне недалеко от края леса, были редкими и особо ценными. Возможно, что только они и могли бы спасти золотоволосую девчушку.

Ллис чувствовала себя ответственной за ухудшение состояния девочки, потому что вернулась из лесу без трав, хотя и была спасена от рук негодяев. Более того, там, где Ане не удалось собрать сорванные цветы, Ллис потерпела неудачу дважды: сначала потому что на нее напали, потом из-за того что поддалась обольстительному обаянию Адама, отчего она лишь острее чувствовала свою вину. Причиной обеих неудач был недостаточный эмоциональный контроль, что было несвойственно друидам. Сначала ее отвлекли мысли о необычайно привлекательном мужчине, который презирал ее, и она не почувствовала опасности, хотя должна была ее ощутить. Потом, что еще хуже, она утратила необходимую ясность мысли и была не в состоянии использовать свои способности, чтобы отделаться от схвативших ее негодяев. Это были глупые ошибки, но они не шли ни в какое сравнение с той, что она допустила, оказавшись в объятиях Адама и утратив ощущение реальности. Эта ошибка была самой серьезной из всех.

В сапфировых глазах Ллис блеснула решимость. Девушка резко тряхнула головой. Масса расчесанных роскошных кудрей заблестела, как жидкая смола. Неважно, что было раньше. Она не допустит, чтобы вчерашнее нападение помешало ей принести цветы сегодня.

Ллис обернула вокруг талии пояс, искусно сплетенный из тростника. Она верила, что изделия из кожи животных, убитых человеком для пропитания, ослабляют ее связь со всеми живыми существами, поэтому она редко носила их. К тростниковому поясу она привязала маленькую сумочку из ткани. Там содержалось самое необходимое – флакон с жидкостью, которую можно было использовать для лечения в самых разных случаях, кремень, чтобы разводить огонь, и самое ценное – белый кристалл.

Если же прелестные цветы – ее сегодняшняя цель, – не помогут выздоровлению Ани, она вернется в Талачарн, чтобы привести Глиндора и Ивейна. Они бы ни за что не уехали из Трокенхольта, если бы знали, что такая искусная целительница, как Брина, не сможет вылечить ребенка.