Адам заглянул в синие глаза, ставшие почти черными. Понимает ли эта женщина, только что расставшаяся с девственностью, как она обольстительна? Несмотря на проведенную вместе ночь, о которой он заставлял себя не думать, он приказал себе отступить. Вулф оставил эту девушку на его попечение. Адам собирался выполнить долг опекуна, но на самом деле это от него нужно было ее защищать. Он виноват, но больше такого не повторится.

После ночи, проведенной с Адамом, Ллис уже научилась понимать, насколько сильно его желание, и, когда он отодвинулся, она шагнула к нему. В душе она понимала, что сейчас он пришел не за тем, чтобы провести с нею еще одну упоительную ночь, но она чувствовала, что вот сейчас ей предоставляется может быть последняя возможность провести еще несколько мгновений в объятиях человека, которого она любила. Она уже знала, как легко он может отвернуться от нее – от колдуньи, которой он не доверял. Это мрачное воспоминание добавило ей решимости не дать ему просто уйти.

Опасаясь, что другой такой возможности у нее не будет, Ллис положила руки ему на плечи и прижалась щекой к широкой груди. Она слышала волнующий звук ударов его сердца – оно стучало так же сильно, как ее собственное. Она потерлась щекой о крепкую стену закрытых шерстяной тканью мускулов и улыбнулась, чувствуя, как его тело ответило на ее объятие. Этот невольный ответ вызвал рой волнующих воспоминаний. Она помнила ощущение его крепкой бронзовой кожи и жестких волос – очень приятное ощущение.

Стремясь погасить пламя, раздуваемое восхитительным прикосновением нежных грудей к его телу, Адам крепко сжал зубы. Он лгал себе, когда думал, что наедине ему будет легче попросить у нее прощения, и под этим предлогом обнял ее и заставил сделать шаг в маленькую спальню. Оказавшись здесь, он понял, что совершил ошибку. Легким толчком он закрыл дверь, и они остались одни в крошечной комнатке, освещаемой слабым светом свечи.

Обозвав себя дураком и намереваясь отодвинуть Ллис от себя, он скользнул сильными руками под облако густых черных волос, чтобы обхватить ладонями покатые плечи. Ему удалось откинуть их назад, и, когда она взглянула в его лицо, глаза ее были затуманены желанием, столь же сильным, как и его собственное. Но самую большую ошибку он совершил, опустив взгляд на холмы пышных грудей, такие нежные, такие близкие.

Исполненная желания, Ллис перестала дышать. Когда золотистые глаза любимого смотрели на нее, она ощущала его взор как жаркую ласку. Он вновь посмотрел ей в глаза, и она утонула в золотом огне, а тепло его тела все больше притягивало ее. Она таяла, как воск тает в огне.

Адам чувствовал дрожь прелестного тела, прижатого к нему. Он слышал свое прерывистое дыхание и чувствовал, как кипит в нем кровь. Он понял, что взяв ее однажды, он не утолил желания – оно стало еще сильнее. Из груди его вырвался тихий стон.

Сквозь туман страсти Ллис услышала этот звук и почувствовала, что он готов ее оставить. Чтобы помешать этому, она запустила тонкие пальцы в его золотые волосы. Сама того не зная, она искушала его.

Адам забыл о своих благих намерениях, когда острый конец языка девушки коснулся его верхней губы. Увлекаемый страстью, он уступил отчаянному желанию еще раз испить нектар этих соблазнительных губ. Сминая ее обольстительное тело, он крепко обнял Ллис и жадно и страстно поцеловал, представив ей еще одно доказательство того, чем она рискует, провоцируя такого опытного хищника, как он.

Вновь ощутив властные губы Адама, Ллис слегка приподнялась и крепче прижалась к нему, словно проверяя, насколько он владеет собой. Это было уже слишком для его знаменитой сдержанности. Чего он стоит, если колдунье так легко удается его обольстить?

Резко прервав поцелуй, Адам взглянул на женщину, которую держал в объятиях. Она дрожала, нежные щеки порозовели от страсти, губы были влажными и слегка припухшими от поцелуя. Она была так обворожительна, что он опять подумал, не вызвана ли ее привлекательность колдовством.

Он понял, что ошибся, уступив желанию побыть наедине в ее обществе, и это было плохо для них обоих. Однако эта мысль не смогла охладить кипение крови в его жилах. И в самом деле, его решение никогда больше не стремиться к близости с этой женщиной только усилило желание в последний раз ощутить ее прелесть. Различие в их духовном наследии было гарантией того, что она никогда не будет ему принадлежать. Этот факт накладывался на многие другие. Ему казалось, что многочисленные темные силы бросают ему вызов.

И хотя ему страшно хотелось никогда не отпускать эту женщину, он ослабил объятия: если он еще в силах владеть собой, то должен сделать это теперь, немедленно. Он же пришел просить прощения за то, что лишил ее невинности – благое намерение, которое угрожало только усугубить его вину!

Все еще во власти желания, Адам ласково отпустил Ллис. Она прислонилась к холодной стене и смотрела, как Адам тихо уходит и утешала себя тем, что говорили ей крепко сжатые губы мужчины – положить конец объятиям ему было не легче, чем ей.

Когда она осталась одна в своей спальне, освещенной мерцающим пламенем свечи, ее густые ресницы упали на нежные щеки, словно были не в силах выносить груз увиденного. Она изо всех сил старалась рассуждать здраво, несмотря на то, что произошло. Она предполагала, что так и будет, но от этого ей не становилось легче. Она решительно напомнила себе, что его уход можно считать благословением. Она должна быть благодарна, потому что теперь вновь в состоянии ясно мыслить, и ясность разума не смущало обаяние мужчины – этого саксонца, который презирал и ее, и то, что было ей дорого.

Ха! Природная честность Ллис посмеялась над этим самообманом.

Нет, никогда она не сможет освободиться от воспоминаний о его запахе, о вкусе его губ, о тех ощущениях, которые она испытала с ним. Она была неправа, когда позволила ему стать центром ее вселенной. И как она уже раньше признавала, несмотря на все ее усилия, она не сможет победить эту злополучную любовь. Он стал ее неотъемлемой частью.

В душе она чувствовала боль и опустошение, в глазах ее стояли слезы.

Ллис открыла глаза. В ее комнатке без окон было почти совсем темно. Обычно ее освещал только свет нескольких угольков, которые Ллис на ночь складывала в небольшой железный полуприкрытый горшок. От этих угольков она по утрам зажигала свечу, чтобы приготовиться к новому дню.

Но вчерашний день был переполнен событиями и, отправляясь спать, она забыла принести свежих углей. Однако сейчас горшочек был на своем месте и в нем светились угольки. Это означало, что рабы уже трудятся. Видимо, кто-то из них увидел на полке горшок с остывшими углями и, наполнив его свежими, принес к ней в комнату.

Было приятно, что кто-то о тебе заботится. Но настроение у Ллис было неважным. Она зажгла свечку от яркого уголька, и в комнатке стало веселее, но на душе лежала тяжесть. Если даже не принимать в расчет боль неразделенной любви, осталась еще тревога за Вулфа и ожидаемое в ближайшее время нападение врагов на Трокенхольт. Оставалась и гораздо более серьезная опасность – темные силы друидов-перевертышей, о которых предупреждали Глиндор с Ивейном. Сейчас эти темные силы обрели конкретные имена, но было совершенно непонятно, как с ними бороться.

И вдруг Ллис услышала отчетливый упрек, словно сам белый кристалл заговорил с ней: черный медальон! Многочисленные хлопоты и опасности минувшего дня не оправдывали ее забывчивости: она должна была помнить, что присутствие медальона в доме само по себе опасно. Ей следовало отдать его Глиндору, как только Адам привел ее в Трокенхольт. Но отношение Адама к ней после страстной ночи очень обескураживало и отвлекало ее мысли, а потом она была очень обеспокоена конфликтом, возникшим между Адамом и старым колдуном; к тому же вскоре Глиндор с Ивейном молча покинули дом. Позже, когда она переодевалась, чтобы сменить вишневое платье Элис на свое, более простое платьице, она обнаружила свою сумочку и свой кристалл. Она очень обрадовалась, потому что теперь могла спрятать сумочку Элис вместе с медальоном где-нибудь вне дома. Конечно, сделать это нужно было осторожно, убедившись в том, что треугольник повернут вершиной вверх.