Интересно другое: Евражкин, как ни старался, ничего в ректоре не нашел. К тому времени, как он успел заполучить Лернера, у него уже скопилось порядочное количество человеческого материала, который он исследовал самым тщательным образом и на всем доступном оборудовании, не жалея ни его ни себя. Но результатов не было. Три месяца он изучал и сравнивал полученные материалы, буквально не разгибая спины, не гнушаясь, кстати, и мозгами весьма сомнительного происхождения, пока не наткнулся на что-то, что, кажется, являлось подтверждением его теории.

- То есть, он нашел.

- Судя по тому, что произошло дальше, да.

Стернфилд на этом месте замолчал надолго, выдерживая драматическую паузу. А может, просто вспоминал.

- И что же?

- Евражкин позвонил мне, своему давешнему оппоненту в приснопамятном споре и сказал всего одно слово: "нашел". Вы бы слышали его голос, каким он произнес это слово. Весь радость и ликование. Я спросил его, что именно он нашел, но Евражкин ничего не сказал, лишь сообщил, что непременно должен показать результаты. А уж потом последует все остальное, все объяснения и предположения. И в этом весь Евражкин: о своих изысканиях он все это время не заикнулся даже, я и сам вспомнил о занимавшей его проблеме лишь в тот день, когда он позвонил и сказал это слово. Я думал, он бросил давно и забыл. Только по косвенным признакам, таким как вечная его занятость в неурочное время, да по счетам за электричество, можно было предположить о его работе. Я вспоминаю это теперь, а тогда... да в тот день я даже не был уверен в том, что у Евражкина получилось хоть что-то.

- А он кому-нибудь еще рассказывал о своем открытии?

- Не знаю, кажется, нет, - Стернфилд смутился. - Я как-то не спрашивал. В основном еще и из-за того, что произошло на автостоянке.

- И как скоро это произошло после звонка?

- Через полчаса, это максимум. Евражкин собрал все необходимое и отправился ко мне напрямик, через неохраняемую стоянку. От нее до моего дома - самое большее минута ходьбы, да так и путь короче. Чем обходить, проще пройти насквозь, через въезд-выезд.

- И все же я не понимаю.

- Что именно, Макс?

- Причины самоубийства. Ведь, если он решил такую грандиозную проблему, если намеревался одолеть сомнения своих скептиков, показать вам ответ и объяснить его, тогда зачем все это? Ведь он не ошибался, не так ли?

- Вы не поняли, Макс. Открытие, именно оно и ничто иное, его и убило. Если помните, Евражкин утверждал, что всякое открытие, какое когда-либо было совершено на планете Земля, всякое движение разума, расходящееся с общепринятыми представлениями, появилось в голове индивида лишь благодаря работе того самого приемника, с помощью которого он воспринимал голоса высших существ. Открытие Евражкина обесценило само себя. Ведь по его теории, сам он додуматься до существования приемника не мог, значит, получил установку от высших существ, значит, высшие существа хотели, чтобы он сделал это открытие, и, значит, нашептали ему о том, где и как найти это самое устройство. Он сам вырыл себе яму! И догадался об этом, когда пересекал автостоянку. Открытие отсутствия в мире свободы воли поразило его как громом. Он просто свернул к своей микролитражке (Евражкин держал ее на стоянке с тех пор, как затеял ремонт в своем гараже), а затем отпер дверь, достал из "бардачка" пистолет, который всегда лежал там, и выстрелил. Точно хотел заставить замолчать свой приемник, о существовании которого узнал за минуту до этого.

Воцарилась тишина. Стернфилд допил кофе и отставил чашку подальше; проходившая мимо официантка тотчас же забрала ее. По радио объявили посадку на рейс Лондон - Нью-Йорк.

Стернфилд вздрогнул, услышав, что полчаса ожидания, отведенные на беседу, истекли. Поднялся и снова сел.

- Остальное понятно, - сказал он, торопливо договаривая в последние минуты перед расставанием. - Я стоял у крыльца, поджидая Евражкина, услышав выстрел, донесшийся со стороны автостоянки, побежал туда. Увидел его, возле машины. И все понял.

- Поэтому и разбили дискеты?

- Именно поэтому. Это уже потом, готовясь к выступлению на конференции вместо Евражкина, я придумал новую, успокоительную, иначе не назовешь, теорию сильных и слабых приемников. А тогда.... Мысль о правоте Евражкина пришла мне в голову, едва я наткнулся на его тело, увидел пистолет, кровь, залившую асфальт и разбросанные дискеты. И до сих пор она не покидает меня.

- Знаете, Макс, - произнес он после паузы. - Я ведь так и не знаю, кто же из нас прав. Потому что, если прав он, тогда и все мои действия в те секунды могли быть столь же предрешены, как и его, и мой странный поступок - устранить с места происшествия все доказательства теории Евражкина - лишний раз доказывают, сколь велика в нас чужая воля и сколь слаба собственная.

Впрочем, сейчас я об этом поступке не жалею. И, скажу откровенно, более всего исходя из собственного самолюбия. Ну а еще, Макс, я говорил... Открытия должны делаться постепенно, и, если Евражкин окажется прав, пускай это открытие будет сделано, если будет позволено, очень и очень нескоро. Ведь оно может быть последним открытием.

Он встал и вышел из-за стола, следом поднялся и я. Мы попрощались. Стернфилд уже повернулся к выходу из бара, когда я остановил его.

- Постойте, Сай. Простите, что я опять о том же. Мне только сейчас пришло в голову. В вашей собственной теории есть одно "но". Именно в вашей, а не Евражкина. Ведь, если последний прав хоть в чем-то, тогда получается, что все ваши измышления на эту тему - простите меня, не более чем команда, которую получает...

Стернфилд дослушал, не перебивая.

- Я знаю. Я и говорю о своей теории как об успокоительном лекарстве, на всякий случай. И в то же время, я верю в нее, и это может означать что угодно. Что угодно, - повторил он. - Прощайте, Макс.

- Счастливого пути, Сай.

Он повернулся и зашагал в сторону таможенного терминала.

Конец №1

для научно-популярных журналов.

Далее следует конец №2

Стернфилд торопливо покинул бар и направился в сторону таможенного терминала. Он не любил, когда его провожал кто-нибудь, поэтому мы расстались у дверей бара, и мне оставалось лишь наблюдать за ним.

Невысокий круглый человечек, сидевший через столик от нас, и так же присутствовавший на конференции, встал следом за Стернфилдом; двигался он куда быстрее, чем Саймон, и в конце коридора уже нагнал его, остановив тем же самым движением, что и я минуту назад. Стернфилд недовольно обернулся, тот задал Саймону какой-то вопрос. В ответ, Стернфилд пожал плечами и попытался уйти от разговора. Но ему это не удалось: остановивший его полез во внутренний карман пиджака, вынул что-то и показал эту вещь Стернфилду. Шум аэропорта как-то неожиданно стих и мне стали слышны последние слова человечка:

- Я попрошу вас последовать за мной. Полагаю, мы во всем разберемся.

- Не вижу необходимости, - тотчас отрезал Стернфилд.

Только сейчас я и разглядел - зрение у меня не ахти, вот и не заметил сразу - в руке человечка корочку распахнутого удостоверения. Насторожившись, я поспешил подойти поближе.

В этот момент к человечку с удостоверением присоединился рослый мужчина средних лет, эдак на голову выше своего коллеги, он буквально рассек толпу, спешившую на самолет, чтобы вырасти за спиной у Стернфилда и произнести:

- Стернфилд, вы хотите публичного скандала? - ничего показывать он не стал, полагая, что и одного документа предостаточно. - Мы вам его устроим, не сомневайтесь. Не хотите отвечать на вопросы сейчас, - будете говорить со следователем. А адвокат у вас будет только на время суда.

Стернфилд побледнел как полотно. Он обернулся к говорившему, - я как раз находился за спиной рослого мужчины, - но меня он не видел, подозреваю, что он не видел никого, кроме этих двоих.

- Вы меня обвиняете?

- Разумеется, - ответил высокорослый, точно речь шла о деловом предложении. - Поэтому и хотим поговорить по душам.