— Ну, разумеется! Разве могла она упустить шанс блеснуть знанием иероглифов?

— Неплохо бы, чтоб и Николка блеснул тем же.

Когда мы пришли в гостиницу, Николка обнаружился там в состоянии полного бешенства.

— Хоть убейте меня, но я никак не могу понять смысла этой проклятой надписи. С одной стороны, это как бы и египетские иероглифы, а с другой — они начертаны как-то не так, и сколько я не пытаюсь составить какое-либо складное изречение, получается полнейшая ахинея. Вот, посмотрите.

Мы взяли листы, на которых Николка пытался изобразить расшифровку надписи и удостоверились, что там была полная белиберда, типа: «Внемли о богиня любви вниз стремглав через река трудно трое запомни ключ тайны солнца соколиное у и мудрость…» и так далее.

— Да, советская школа египтологии, как видно, не самая лучшая, — проворчал Ардалион Иванович и за упоминание о советском расстался с долларом. Заведующим штрафной казной был назначен Мухин.

Ардалион попросил меня тщательно срисовать записку и сказал, что после сегодняшних экскурсий мы сходим в Национальный музей и попробуем найти кого-нибудь, кто расшифрует нам ее. Потом мне пришлось вкратце сообщить Игорю и Николке причину, из-за которой наша поездка в Александрию отменяется.

Чудесным образом смысл записки был открыт нам буквально через полтора часа, и не потребовалось идти в Каирский национальный музей. Дело в том, что первая из сегодняшних экскурсий была посвящена осмотру музея папирусов «Богиня ночи Нут». Нам показали процесс производства папируса, провели по залам, где были выставлены изумительнейшие работы на нем, правда, в основном современные, а под конец предложили купить у них любой из выставленных на продажу папирусов или, на худой конец, зя пять египетских фунтов можно было получить начертание на крошечном клочке папируса своего полного имени, выполненного в картуше иероглифическим письмом.

— Это как раз то, что нам надо, — сказал Ардалион Иванович. — Дай-ка мне твою амурную переписку.

Он взял у меня копию записки Бастшери и ушел с нею в одну из дверей, где находилась администрация музея. Через некоторое время, когда мы уже получили клочки папируса со своими именами, написанными иероглифами, Тетка появился в сопровождении молодого кучерявого араба и, подведя его ко мне, представил:

— Это — господин Ибрагим Ахмед Сеид. Он расшифровал записку. Please, Mr.Seid, tell us, what is inscripted in these hieroglyphs?[34]

— With pleasure, — с поклоном сказал ученый араб и стал водить пальцем по иероглифам, переводя: — The information, hidden in this text, is not complicated: «Look for a cat’s desire that went the river up and will meet you in the city of Waseth soon»[35].

Я тщательно записал слово в слово перевод, сделанный ученым арабом. Ардалион Иванович щедро наградил его, и тот с большим достоинством принял вознаграждение. Из музея богини ночи Нут нас повезли в зоопарк, куда Николка еще вчера собирался вести своих киевлянок. Гуляя по вполне добротному и чистому звериному обиталищу, мы обсуждали значение фразы, переведенной ученым арабом. Прежде всего нужно было разгадать, что это за кошкино желание. Гадали и так, и сяк, покуда Николка вдруг не остановился перед клеткой с роскошной черной пантерой и не стукнул себя ладонью по лбу:

— Кошка! Ну конечно же, кошка! Ну и желание, но только точнее было бы перевести не желание, а удовольствие!

— Объяснитесь, Старов, — попросил его Ардалион Иванович.

— Да что тут объясняться! Мы просто олухи, что сразу не поняли, все так просто. Неужели вы не догадываетесь?

Его самодовольная улыбочка начинала раздражать.

— Сейчас как дам в зубы, — сказал я.

— Нет, серьезно, я смекнул, взглянув на эту пантеру. Посмотрите, какая она. Ну, не догадываетесь, что значит «кошкино желание»? Пошевелите извилиной.

— Ну что, — сказал Мухин, — за руки, за ноги его и в клетку.

— Придется, — вздохнул я. — Прости, Николка. Ардалион Иванович, отодвигайте засов.

Мы с Мухиным крепко схватили Николку за руки и за ноги и стали тащить его к двери клетки, в то время как главнокомандующий встал наизготовку у засова. Пантера, как заинтересованная сторона, внимательно следила за нашей борьбой.

— Может быть, вам помочь? — спросил подошедший критик Гессен-Дармштадский. — Вы, кажется, хотите покормить киску? Обратите лучше внимание, как все наши спешат в террариум. Там сейчас будут кормить удавов, кобр и прочих гадов. Может, лучше и вашего предназначенного для заклания туда переправить?

— Вот вы, виртуоз слова, — обратился к критику Николка. — Скажите, кого вам напоминает черная пантера? Или, точнее, каким словом вы могли бы ее определить?

— Змеекошка, — ответил Гессен-Дармштадский.

— Близко, — сказал Николка, — но я бы хотел не это, я бы хотел знать, если б пантера была богиней, то богиней — чего?

— Должно быть, богиней зоопарков, — сказал я.

— Пойду-ка я тоже посмотрю, как кормят гадов, — уклонился Гессен-Дармштадский и отправился в сторону террариума.

— Отпустите этого, — сказал Ардалион. — Я тоже понял, что такое «кошкино желание». Баст, богиня радости и веселья, изображалась в виде женщины с кошачьей головой.

— Молодец, Ардалион, — воскликнул Николка. — А кроме того, иногда ее просто звали богиней-кошкой. А вместо «кошкино желание» следовало лучше перевести — «кошкино удовольствие», то есть Вабастисхетпе, или Бастхотеп.

— Поздравляем тебя, Федя, — сказал Мухин, — сегодняшнюю ночь ты провел с самой Бастшери.

— Я и без тебя это знал, — вздохнул я. — Так значит, она будет ждать меня в каком-то городе, который называется Waseth. Что это за город такой?

— Скорее всего, имеется в виду Уасет, — сказал Николка. — Или, по-гречески, Фивы. А если это так, то сегодня вечером мы продолжаем путешествовать вместе с полюбившимися нам писателями, потому что Уасет и Фивы есть не что иное, как Луксор, часть территории древних Фив. Итак, господа, вверх по течению батюшки Нила, самой древней русской реки!

— Значит, — сказал Мухин, — вся эта витиеватая, иероглифоватая фраза сводится к простейшему: «До встречи в Луксоре, твоя кошечка»?

— Да, если только мы не ошиблись.

В террариуме мы застали уже самый конец кормления гадов. Но и этого было вполне достаточно. Я видел, как к кобре впустили серую мышку, которая стала бегать туда-сюда, а кобра, свернувшись в углу среди мха, лишь приподняла голову и внимательно воззрилась на свою еще живую пищу. Загипнотизированная мышь остановилась, села на задние лапки, передние скрестила на животе, а голову уронила на грудь и в такой позе застыла, как неживая. Кобра положила голову в центр спирали, в которую было закручено ее тело, и продолжила свой полуденный отдых. Когда я обошел весь террариум и возвратился к дому кобры, то уже не застал там мыши. Кобра лежала в другом углу. Мне сделалось жутко, ибо я вспомнил, что иероглиф, замыкавший записку Бастшери, изображал кобру, раздувшую свой капюшон и готовую наброситься на очередную свою жертву.

Потом мы еще смотрели, как кормят львов, как лев тщательно следит, чтобы его львицы получали мясо поровну и не отнимали друг у друга, а сам ест уже после того, как насытятся его жены.

В зоопарке же произошел момент одного не очень значительного, но горького разочарования. Я разговорился там с одним весьма образованным посетителем-египтянином и когда стал рассказывать ему, как мы посетили сад Эзбекие, он с сожалением улыбнулся и поведал мне, что прекраснейшего в прошлом сада уже давно не существует. Его территорию, по которой бродил восторженный поэт Гумилев, купили какие-то американцы и, сровняв с лицом земли пальмы, платаны, цветы, поднявшиеся высоко, и водопады, во мгле белевшие, точно встающий на дыбы единорог, застроили этот участок жилыми домами и разбили пошлейший луна-парк с микки-маусами и прочими шедеврами американской жевательной культуры.