Всю ночь мне мерещился страшный старик. Он протыкал спицей все части своего тела, даже глаза, и все пытался проткнуть и меня. Будь я верующим, я бы помолился и уснул, но я не знал ни одной молитвы, даже «Отче наш». Был бы я, как несколько дней назад, влюблен в танцовщицу Закийю Азиз Галал, я бы вздыхал о ней. Но я был пуст в душе моей, и страшный старик без труда владел моим сознанием. Заснуть мне удалось только под утро, незадолго до рассвета.

Утром Ардалион Иванович постучался, вошел с весьма опухшей физиономией, сел на край моей кровати и пожаловался:

— Надоело мне тут. Свининки хочу, сала, капустки. Рассолу хочу. А больше всего жара надоела. Дождика хочу или, еще лучше, снега чистого.

— А как же Турция?

— Аллах с ней, с Турцией!

— А Николка?

— Николку надо найти. Жив ли он, Николаша наш?

На завтрак он не пошел. Я раздобыл для него у официанта мешок холодной, из холодильника, гуавы, которая кое-как заменила бедняге капустку.

Более или менее приведя Ардалиона Ивановича в порядок, мы втроем отправились в последний раз искупаться в Средиземном море и погулять по Искандериэ. Желание Тетки было близко к исполнению — с моря в этот день дул холодный, пронизывающий ветер, а на небе, впервые за все наше пребывание в Египте, кое-где появились облачка. Когда я указал на них Ардалиону Ивановичу и обнадежил, что, возможно, из этих облачков прольется хотя бы несколько дождевых капель, он отнесся к этому скептически:

— Их даже меньше, чем волос у меня на голове.

Он присел на камень и стал ощупывать свою голову, будто пытаясь угадать, прольется ли из остатков былой шевелюры хоть сколько-нибудь дождевых капель. Я разделся и полез в море, по которому уже ходили нешуточные волны. Немного поплавав во взбаламученной воде, я выбрался на берег и стал быстро обтираться полотенцем, ибо ветер и впрямь был не на шутку холодный. Надевая джинсы, я вдруг увидел вчерашнего старика. Уверенной походкой он двигался в нашу сторону. Лицо его выражало такую решимость, что мне сделалось страшно.

— Явление второе, — сказал я дрогнувшим голосом.

Когда он подошел к нам, я сказал:

— We have no bottles. And we need no magic[52].

Глядя мне прямо в глаза, он провел перед своим лицом длинным и корявым указательным пальцем, что должно было означать: «Нет-нет, мне не нужны сегодня бутылки», и после этого извлек из своего мешка и протянул мне вещь, которая почему-то не показалась мне в первые секунды удивительной, но потом, когда до меня дошло, я вскрикнул в изумлении:

— Ничего себе!

В руке у меня была литровая бутылка из-под пива «Голден Стар», внутри которой непонятным образом туда попавшая находилась трехсоттридцатиграммовая бутылка из-под лимонного швепса, а в ней в свою очередь какой-то черный пузырек, который тоже никак нельзя было бы всунуть в горлышко бутылки из-под швепса.

— Вот этого уж точно не может быть! — сказал врач Мухин.

— Бред какой-то, — прохрипел Ардалион Иванович. — У меня начинается белая горячка. Типичная галлюцинация для белогорячечника.

Не веря своим глазам, я разглядывал стеклянное чудо, бутылка из-под швепса перекатывалась внутри пивной бутылки, а в ней в свою очередь катался черный пузырек. Не видно было, что в том пузырьке — жидкость или что другое. Стекло пивной бутылки было темно-зеленое, а стекло пузырька совсем черное.

— Ten dollars[53].

— Всего-то! — удивился я и полез в карман.

— Не советую тебе покупать эту хреновину, — сказал Игорь. — Вспомни «Мастера и Маргариту». Это обыкновенное внушение. Как только он уйдет, окажется, что никаких бутылок там внутри этой бутылки нет. Гипноз. С медицинской точки зрения он гораздо более объясним, чем протыкание головы спицей.

Я все-таки не послушался советов медика и дал старику не десять, а целых двенадцать долларов на лечение очень больной и очень больной жены и на свадьбу дочери. Ничтожность платы была даже более удивительной, чем чудо с бутылками и пузырьком. Если бы Ардалион Иванович занялся продажей таких предметов, он стал бы не только миллионером, он всю Америку бы купил с потрохами и Японию впридачу. Я намекнул ему на это, похмельный купчишка вяло спросил у старика, много ли у него таких чудесных бутылок. Старик молча поклонился и не проронив больше ни единого слова пошел прочь.

— Может, догоним? — сказал я. — Ардалиоша, ведь старик-то золотой!

— А ну его! — махнул рукой русский бизнесмен. — Уж больно у него физиономия дьявольская. Лучше я вагон скрепок на Антарктиду продам, чем с таким стану связываться.

— По-моему, ты еще и не с такими имел дело, — заметил Игорь.

— Так те ж родные, советские черти, а этот — типичный Аль Маруф из «Волшебной лампы Алладдина». Пусть себе идет.

— Интересно, что же там в черном пузырьке? — спрашивал я, ужасно заинтригованный.

— Может, там наш Николка? — высказал оригинальное предположение Ардалион Иванович.

— Ну, это уж был бы переборчик! — возмутился Мухин. — Est modus in rebus — во всем должна быть мера.

— Жаль, что мы не можем поехать в Древний Рим, ты бы нам там очень пригодился, — похлопал его по плечу главнокомандующий. — Ну ничего, еще съездим в обыкновенный Рим, наш.

— Нет, вы только посмотрите, какое восточное коварство! — бесился я, распаляемый желанием узнать, что там в пузырьке. — С одной стороны, интересно, что там в пузырьке, а с другой, не хочется разбивать бутылки.

— Все-таки уму непостижимо, как он их одно в другое вставил! Мое материалистическое мышление отказывается продолжать свое существование. Перехожу в мистики, — признался медик.

— Не торопись рвать с устоями, — отсоветовал ему я. — Начнешь с отхода от материализма, а кончишь тем, что бросишь жену и детей.

— Нет, все-таки у меня начинается белая горячка, — прервал мою пылкую речь в защиту устоев Ардалион Иванович. — Только что у меня случилась галлюцинация, будто мне за шиворот капнула дождинка.

— Вот когда снег пойдет, тогда… — усмехнулся Игорь.

Но дождик и впрямь заморосил. Мелкий-мелкий, редкий-редкий, да и шел-то он из крошечного облачка над нашей головой всего каких-нибудь пять минут.

— Нет, — вынужден был признать я, — ты, Ардалион, гораздо больший маг и волшебник, чем все местные дервиши вместе взятые. Стоило тебе захотеть дождика, и — пожалте, получите. Это куда удивительнее, чем бутылки в бутылке. Если Турция встретит нас снегом, я запишусь к тебе в рабство.

Когда мы вернулись в гостиницу, Бабенко, рассмотрев мою волшебную бутылку, подивился, но, узнав, что за это уплачено целых двенадцать долларов, заявил, что у богатых свои причуды, а он бы и одного доллара не дал за такую бесполезную, хоть и удивительную вещь.

— Правда, — добавил он, — это можно продать еще кому-нибудь подурнее и содрать в два раза больше.

Мы уезжали из Александрии, так и не дождавшись нашего Николки и знать не зная, где он и что с ним. Последнее впечатление от этого города — огромная демонстрация, преградившая дорогу нашему автобусу. Мы минут пятнадцать ждали, пока она схлынет. Митингующие несли транспаранты, исписанные арабской вязью. Кто-то поинтересовался у Саиды, что написано на транспарантах.

— О, эта демонстрация направлена против Саддам Хуссейн. Вы знаете, Саддам Хуссейн напал на суверенное государство Кувейт и оккупировал его.

В ту же самую минуту, как она сказала это, появился транспарант, на котором было написано «Saddam!», а за ним несли огромный щит, на котором была нарисована Звезда Давида, разрубаемая кривой арабской саблей. На руке тоже было выведено «Saddam». В довершение всего, прежде чем автобус тронулся, мы успели увидеть стройные ряды полиции, которые устремились вдогонку за демонстрантами, держа наизготовку приклады.

— Странно, однако, что полиция не поддерживает антисаддамовскую демонстрацию, — громко сказал я. — Саида, не встал ли Египет на сторону Ирака, пока мы купались на пляже «Монтаза»?