- На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.

- Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?

- Было около двенадцати. Люди выходили из театров и кино, спешили в рестораны.

Повсюду встречались веселые компании и парочки.

Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.

- Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах, неподалеку от Лионского кредита. Люди на улицах целовались...

Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:

- Вас никто не поцеловал?

- Нет.

- Вы знали, куда идете?

- Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.

- Вы когда-нибудь уже ходили туда?

Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:

- Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.

- Когда вы решили провести ночь в кино?

- Как только получил деньги.

А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: "Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости".

Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) - и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.

Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.

В общем, он встретил рождество по-своему.

- В котором часу вы вышли из кино?

- Около шести, к открытию метро.

- Какую картину вы смотрели?

- "Пылающие сердца". И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.

- Вы просидели там только один сеанс?

- Нет, два. Не досмотрел лишь "Новости дня", которые начались, когда я уходил.

Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку - свой билет в кино, затем еще одну, розовую.

- Вот! Мой билет в метро.

На нем значилась дата, час, штемпель станции "Опера", где он спустился в метро.

Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.

Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: "Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон.

Я на вас не в обиде".

И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.

Вероятно, это объяснялось тем, что, как только вопрос о Лекере-старшем был улажен, все сразу подумали о ребенке. Да, так оно и было, ибо инстинктивно взоры всех обратились к плану Парижа, на котором давно уже не загоралась ни одна лампочка.

Это было так называемое "окно". В будний день в в эти часы иногда случались транспортные происшествия, чаще всего сбивали старых женщин на оживленных перекрестках Монмартра и в густо населенных кварталах.

Сегодня же улицы были почти безлюдны, как в августе, когда большинство парижан выезжает к морю или на дачи.

Было половина двенадцатого. Прошло уже более трех часов, как о мальчишке не поступало никаких известий, он не подавал признаков жизни.

- Алло! Да... Слушаю, Жанвье. Ты говоришь, что в квартире старухи нет никакой жестянки? Хорошо... Ты просматривал одежду покойной? Гонес это сделал до тебя?

Ты уверен, что в кармане под юбкой у нее не было старого бумажника? Тебе о нем рассказывали? Консьержка видела, как кто-то прошел вчера вечером к старухе около половины десятого? Я знаю кто... А после? Всю ночь в доме не переставали ходить... Понятно... Не заглянешь ли ты в дом? Да, в тот, что позади... Мне хотелось бы знать, все ли там было спокойно нынче ночью, главное - в квартире на третьем этаже... Позвонишь мне, ладно?

И он повернулся к неподвижно сидевшему на стуле отцу, в своем смирении похожему на больного, ожидающего приема у врача.

- Вы уловили смысл моего вопроса? Не просыпается лп ваш сын иногда среди ночи?

- Да, у него бывают сомнамбулические явления.

- Он встает и начинает ходить?

- Нет. Садится на постели и кричит. И всегда его преследует один и тот же кошмар. Ему чудится, что горит дом. Глаза у него широко открыты, но он ничего не видит. Потом взгляд его постепенно становится осмысленным, и с тяжелым вздохом он снова укладывается спать. Назавтра он ни о чем не помнит.

- Когда вы утром возвращаетесь, он еще спит?

- Не всегда. Но если он даже и проснулся, делает вид, будто спит, чтобы я разбудил его поцелуем и потянул за нос. У нас с ним такая игра, понимаете?

- Возможно, соседи в эту ночь шумели более обычного. Кто живет на одной с вами площадке?

- Чех... Работает он на автомобильном заводе.

- Женат?

- Не знаю. В доме живет столько парода, и потом, жильцы так часто меняются, что трудно всех запомнить. По субботам чех обычно приглашает друзей выпить рюмку-другую и попеть песни своей родины.

- Жанвье узнает, собирались ли там вчера, и позвонит нам. Если да, то шум мог разбудить вашего сына. Во всяком случае, ожидание сюрприза, о котором вы предупредили мальчика, должно было его сильно взбудоражить. Если он проснулся и поднялся с постели, он мог машинально подойти к окну и увидеть вас у старухи Файе. Он не догадывался, кто она вам?

- Нет. Он ее не любил. Называл клопом. Он часто встречал ее на улице и говорил всегда, что от нее пахнет раздавленными клопами.

Ребенку, очевидно, запах этот был знаком, ибо в том доме, где они жили, клопов хватало.

- Его удивило бы ваше присутствие в квартире старухи?

- Безусловно.

- Он знал, что она давала деньги под проценты?

- Все это знали.

Комиссар повернулся к другому Лекеру:

- Как вы думаете, сегодня есть кто-нибудь в "Пресс"?

На этот вопрос отозвался бывший линотипист:

- Там всегда кто-нибудь есть.

- Тогда позвоните им. Попытайтесь разузнать, не наводил ли кто-либо справок об Оливье Лекере?

Последний опять обернулся к брату и, прежде чем тот успел открыть справочник, назвал номер телефона типографии.

Пока Лекер звонил, остальным ничего не оставалось делать, кроме как смотреть друг на друга и на лампочки, которые упорно не желали загораться.

- Это очень важно, барышня. Быть может, это вопрос жизни или смерти... Уверяю вас... Потрудитесь, прошу вас, расспросить всех, кто сейчас в типографии... Как вы сказали? Тем не менее я настаиваю! У меня сегодня тоже рождество, а между тем я звоню вам... - И он пробурчал сквозь зубы: Вот мерзавка!

И снова они ждали, прислушиваясь к стрекоту линотипов, шум которых явственно доносился из телефонной трубки.

- Алло! Как?.. Три недели назад? Ребенок, ага!.. Отец весь побелел и почему-то пристально уставился на свои руки.

- Он не звонил? Сам приходил? В котором часу?.. В четверг? Ну и дальше? Спросил, работает ли Оливье Лекер в типографии? Как? И что ему ответили?

Брат, подняв на Андрэ глаза, увидел, как тот покраснел и в сердцах повесил трубку.

- Твой сын был там как-то в четверг после обеда... По-видимому, он о чем-то догадывался. Ему ответили, что ты не работаешь уже три недели.

К чему было повторять, в каких выражениях об этом сказали мальчишке? А сказали ему следующее: "Этого идиота уже давно вышвырнули за дверь!"

Может быть, вовсе не из жестокости. Просто не подумали, вероятно, что имеют дело с его сыном.