Только сейчас Син испугался всерьёз, даже не за себя — за спутников и миссию. Гора праха мгновенно засыпала колени и чуть медленнее поднялась до пояса, тяжестью непрерывного падения давила на голову и плечи. Как ему произносить слова ритуала, если он даже дышит с трудом, через рукав?

В правой руке неведомо как объявился меч. Должно быть, намертво вбитые рефлексы воина сработали помимо воли. Лёгкое лезвие со свистом распороло пыльный воздух раз, второй — безо всякого эффекта. Но прежде, чем жрец решил вернуть клинок в ножны, что-то изменилось.

Рукоять вдруг стала липкой — как тогда. Присохшая намертво — никакой силой не очистишь, кровь текла по лезвию свежими струйками. Ещё один взмах — и мельчайшие брызги сорвались кровавым шлейфом, повисли мутной пеленой, ударили. Внезапно ставший очень тяжёлым и горячим меч едва не выпал из руки. Кровавая плёнка накатила встречной волной, отбрасывая мёртвых, разрывая водоворот праха.

Син с суеверным ужасом уставился на ожившее оружие. Он привык к его смертоносной мощи, привык к надёжности и стремительности, но не к тому, что клинок вмешивается в его дела…

— «Торопись! Не время для размышлений!»

Жрец встрепенулся, мельком глянув на вновь формирующуюся армию праха. Госпожа права. Позже можно обдумать, как относиться к кровавому клинку, но нельзя упускать данную им возможность. Тем более, что сдвинуться сейчас не так просто, прах, в котором служитель завяз по пояс, никуда не делся.

Син с силой провёл ладонью по лицу, стирая налипший прах.

— Услышь меня, Дарительница и Собирательница! Войди в моё тело и взгляни на мир моими глазами! Пусть откликнутся все Глаза и Длани мира, приветствуя тебя! Не по принуждению, но по своей воле я прошу — распахни мою душу и войди в мир живых, призвавший тебя. Ибо ты и я одно целое и нет между нами преград!

Как передать это ощущение, когда немыслимая мощь входит в тебя, распирает, выплёскивается, разрывая душу и тело. Это не жалкие крохи силы, доступные дланям, не мистические потоки, в которых черпают силы маги. Это власть превыше мечтаний властолюбцев, закон и не снившийся государственным деятелям, то, что приходит в мир только по зову и ненадолго, чтобы всё хрупкое мироздание не опрокинулось под тяжестью богини.

Для призвавшего, это маленькая и в чём-то даже приятная смерть. В определённый момент создаётся впечатление, что тело и душа разрываются, не выдержав присутствия богини, и жрец как будто наблюдает всё со стороны. И потом, когда всё заканчивается, вдвойне странно возвращаться в совершенно целое тело, ничуть не пострадавшее от явления Милосерднейшей.

Син видел, как его переполненное божественным присутствием тело небрежно отбросило страшный клинок и протянуло руки навстречу армии праха. Как осыпался больше никому ненужный и не опасный прах, оторванный от душ одним мимолетным усилием Собирательницы, изменившей законы мира в этом месте. И освобождённые от тяжкого груза призраки несутся неудержимым потоком через врата его тела. Служитель ощутил даже далёкий ужас его спутников, чьи души удерживали в телах только печати. А также почуял спешащую прочь нежить, ожидавшую за пределами городка храбрецов, которым удастся вырваться из ловушки.

Дарительница лишь на миг выглянула за ворота — и стало тихо. На несколько переходов вокруг не стало неупокоенных. И было немалым облегчением понять, что никто лишний, оставшийся без защиты печати, не отправился в гости Милосерднейшей раньше времени. Здесь ощущались лишь затаившиеся живые в казарме, сам Син и Госпожа.

Зачарованный, высший жрец вслед за призраками шагнул в объятья богини — и в своё тело. Печати болезненно напряглись и не пустили его дальше. Большая часть силы богини схлынула. Но Госпожа не торопилась уходить окончательно. Сейчас она присутствовала лишь частично, позволяя ему вернуться.

— «У нас осталось ещё одно дело, мой дорогой. Твой меч. Он почти пробудился. Не дело так долго пренебрегать своей частью. Только в твоих руках он способен творить чудеса, и твой долг — пробудить его и дать цель».

Поднятый меч по-прежнему был горяч и тяжёл. Липкие потёки собирались тяжёлыми каплями. Син испытывал отвращение — но всё же помнил, как полезно оказалось страшное оружие только что. Госпожа права. Он не может вновь спрятать этот клинок в другом мире. Эта сталь стала чем-то похожим на него — запятнанного давними преступлениями, но сражающегося за правое дело.

— Как мне пробудить его?

— «Его сила — в крови. Ты сам недавно рассказывал спутникам об одной необычной реликвии».

— Но её ведь украли! — Син замер, сражённый пониманием.

Искреннее веселье Госпожи ничуть не утешало. Можно было догадаться сразу. Но он не понял — или не хотел понимать. Конечно, когда он получил этот клинок, он уже был мастером. А мастера просто не способны пораниться собственным оружием. Меч пил кровь многих — но не хозяина. Как случилось, что хозяин стал бояться собственного меча. Или правильнее, когда он догадался, что его надо бояться?

Острое лезвие легло на левую руку, надавило, ещё сильнее. Син с удивлением посмотрел на клинок, затем на липкий след чужой крови на совершенно целой коже.

— «Он чувствует хозяина. И не хочет причинять вред. Ты знаешь сам, что надо делать».

Син кивнул, хотя Госпожа и так отлично слышала его мысли. Облизнул пересохшие губы, перехватывая меч за лезвие и упирая остриём в грудь, как раз на уровне сдвоенной печати. Именно здесь можно нанести рану, и нанести её надо именно самим мечом. Дать ему кровь, а самому избавиться от страха.

Первую секунду было больно. Клинок вошёл неожиданно легко, пронзив почти насквозь. А затем нахлынуло облегчение. Син чуть откинулся, всё ещё засыпанный по пояс прахом, и стал медленно вытаскивать лезвие обратно. Кровь толчками выплёскивалась из раны, с кашлем выходила из пострадавшего лёгкого.

— Что ты делаешь?!

Ослабевший после всего случившегося Син с трудом приподнял голову. Надо же — Фурими. Должно быть, вышел сразу после того, как армия праха прекратила осаду. Такая храбрость уже на грани глупости. А скорее — за гранью.

Но живой совсем рядом с источником силы Госпожи! Жрец спешно перекрыл последнюю струйку энергии Дарительницы и Собирательницы, потратив на это больше сил, чем намеревался. Пожалуй, не будь он сейчас завален прахом по пояс, и на ногах бы не удержался.

— Это часть ритуала, или решил свести счёты с жизнью?

Попытавшийся было добраться до жреца принц мигом увяз и, вполголоса выругавшись, принялся голыми руками разгребать груду праха. Служитель Милосерднейшей только улыбнулся в ответ. Ответить он смог не сразу — оставшаяся в лёгком кровь заставляла кашлять снова и снова, но сама рана уже закрылась. Даже для длани реально исцелять раны, для обычных людей смертельные. Что уж говорить о верховном жреце, о котором заботится сама богиня.

Кровь высыхала на лезвии. Меч вновь был лёгким — нет, невесомым. Последняя капля прокатилась по клинку и бесследно исчезла. Идеально чистое, лоснящееся в свете луны лезвие мягко пульсировало, как будто где-то в глубине металла появилось живое сердце. Мягкий, как у небольшого колокольчика, звон, прокатился по привратной площади, заставив Фурими замереть с открытым ртом.

— «Запомни это, мой дорогой. Этот клинок мудрее тебя. Он был в двух мирах и пил кровь тысяч людей. Он убивал врагов и укладывал в землю мёртвых. Но сейчас, познав тебя, он не чувствует себя осквернённым. Теперь это не оружие — но союзник, гордящийся рукой, что его держит. Однажды, ты поймёшь, что нельзя жить только прошлой ошибкой. И твой блеск затмит сияние полированного металла».

Син невольно покачал головой, вкладывая утихомирившийся меч в ножны. Госпожа не раз предлагала ему взять другое имя. И вообще, была слишком высокого мнения о нём. Напрямую спорить он не мог — но и менять имя не торопился.

Совместные усилия, наконец, увенчались успехом. Фурими ухватил жреца под мышки и вытащил из праха обитателей городка. После чего оба довольно долго чихали, отплёвывались и вытряхивали одежду. После всех забот сил хватило только на то, чтобы умыться у ближайшего колодца. Хотелось надеяться, что приключения, отмеренные на сегодняшнюю ночь, завершились.