Анатолий Стась

СЕРЕБРИСТОЕ МАРЕВО

Фантастический рассказ

Тишина и покой окружали меня. Но где-то в сознании шевелилась смутная тревога. Безмолвие из за этого казалось не настоящим, оно настораживало. Я не знал, что скрывается за ним, и боялся открыть глаза. Меня мучила жажда. Тупая, ноющая боль, начинавшаяся где-то у правого плеча, растекалась по телу.

С трудом разомкнул отяжелевшие веки. Прямо передо мной на стене, сложенной из толстых неотесанных бревен, висела винтовка с поцарапанным прикладом и немецкая алюминиевая фляга в суконном чехле на кнопках. Низко нависал бревенчатый потолок. Дверей не было, но там, где находился вход, колыхался угол зеленой плащ-палатки. Время от времени передо мной возникал четкий прямоугольник входа. В землянке становилось светло, и тогда я видел сочные, точно дождем омытые кроны верб. Над ними синел клочок прозрачного голубого неба. Высоко над вербами парил ястреб. Недалеко от землянки проехали на оседланных лошадях тучный вислоусый мужчина и два паренька. Усач придерживал на груди автомат. Конь под ним заржал, протяжно и громко. Этот звук, ворвавшись в землянку, словно встряхнул меня.

И я вспомнил...

- Тетрадь... Где тетрадь?! - Мне показалось, что это произнес не я, а кто-то другой, хриплым чужим голосом.

На голову легла жесткая теплая рука, от нее исходил запах крепкого самосада и вроде бы железа. Я повел глазами и увидел молодое обветренное лицо - родимое пятнышко на щеке, иссиня-черные кудрявые волосы, брови вразлет. На поношенной командирской гимнастерке блестел орден Красного Знамени.

- Очнулся, хлопче, ожил? Ну-ка, глотни разок-другой, не повредит. Незнакомец поднес к моим губам флягу. Рот обожгло пламенем, я поперхнулся, судорожно глотая воздух. - Вот так... Плечо болит, знаю. Ты лежи, лежи, старайся об этом не думать. Потерпи малость, тут ничего не попишешь. Рана для солдата - дело почетное, только поменьше бы их было, ран... Твое счастье, наша разведка поплыла в ту ночь на правый берег. - Человек с орденом, сдвинув брови, стал укрывать меня шинелью. - Выловили тебя из воды, у бакена, ты чуть дышал, браток, водицы днепровской выше нормы нахлебался. И рука оказалась прострелена. Одним словом, магарыч с тебя причитается нашим партизанам. После войны, конечно. А сейчас ты мне вот что скажи...

- Где тетрадь? - прошептал я, силясь сбросить с себя шинель.

- Какая еще тетрадь, чудак человек! О чем горюешь? Благодари судьбу, что живой остался. К тетрадкам потом вернешься, когда придет время. А сегодня про другое думать приходится. Той ночью, когда тебя подстрелили фашисты, они на том берегу будто взбесились: пальбу подняли и без гранат не обошлось. Ты-то сам из Дубравки? Что там у вас стряслось? Наши докладывали - настоящий бой в Дубравке разгорелся, пожары в селе вспыхнули...

Меня трясло как в лихорадке. Я хотел соскочить с нар, но только заметался под шинелью, и одна мысль гвоздем сверлила мозг: "Где же тетрадь? Где тетрадь?.."

И тут до сознания дошло, что тетради у меня нет, что ее уже нет вообще, потому что она навсегда исчезла в волнах. Я закричал. В глазах потемнело. Все вокруг завертелось в каком-то бешеном хороводе, и я почувствовал, что лечу в черную пропасть...

Он вышел из камышей неожиданно и остановился, в упор глядя на меня большими серыми глазами. В льняных, точно отбеленных, волосах парня блестели капли росы, коричневый камышовый пух темнел на плечах. Глубокий свежий шрам, наискось над правой бровью, искажал его лицо, и оттого на лице застыло выражение изумленности. Одет он был в старую рубаху с заплатами и черные в полоску брюки, подвернутые выше колен. Одной рукой прижимал к груди продолговатый деревянный ящичек, на крышке которого поблескивали, как мне показалось, медные шляпки заклепок.

Еще секунда, и я пустился бы наутек, не разбирая дороги. Но с ужасом вспомнил, что держу в опущенной руке гранату, и не тронулся с места. А если бы удрал, то, наверно, так и не довелось бы мне стать свидетелем, пожалуй, даже больше, чем свидетелем поразительных событий, что начались вскоре, ошеломив многих своей загадочностью и необъяснимостью.

К счастью, я быстро сообразил, что хотя белобрысый парень вроде глядел на меня, однако вовсе не моя растерянная физиономия привлекала его внимание. Взгляд его только скользил по моей макушке, устремляясь куда-то дальше.

Невольно оглянулся и я. Парня со шрамом, видимо, заинтересовали машины, только что остановившиеся на повороте, у самого моста. Впереди, посреди дороги, стоял приземистый бронеавтомобиль, испятнанный краской камуфляжа, за ним, подвернув к обочине, - два грузовика с какими-то ящиками в кузовах. Подле машин галдели немцы. Должно быть, там что-то случилось. Сердитые голоса доносились даже сюда, к реке.

Словно прислушиваясь к голосам, парень со шрамом торопливо перебирал пальцами, ощупывал заклепки на крышке своего ящичка. Выражение его лица было напряженным, подрагивал рубец над бровью. И вдруг взгляд серых глаз остановился на мне. Вернее, на гранате, которую я так и не успел сунуть за пазуху.

- На повозке взял? - кивнул он в сторону камышей. - Хочешь, чтобы тебе свернули шею, как цыпленку? С этим делом шутки плохи, балбес ты этакий!

Зеленую увесистую гранату с насечкой на стальном чехле, что одевался и снимался с помощью маленькой задвижки, я и в самом деле взял на повозке, там, в камышовых зарослях. Это была "моя" повозка. На новенький военный фургон с коваными ободьями колес я натолкнулся случайно, разыскивая утиные гнезда, и теперь наведывался к нему почти каждый день. Никто не знал, что фургон стоит в воде, увязнув выше ступиц в мягком иле. В камышах его, видимо, вынужден был бросить красноармеец-ездовой, когда отходили наши.

На фургоне лежал скомканный брезент, на нем - автомат без диска, защитного цвета фуфайка, парусиновая сумка и в ней четыре гранаты. На дне повозки, под сеном, я обнаружил запаянную жестянку, полную сверкавших розовым лаком запалов к гранатам.

А еще в повозке оказалась тяжелая радиостанция со множеством переключателей и шкал. Находка эта, попадись она мне на полгода раньше, была бы бесценным сокровищем. Еще в четвертом классе, занимаясь в школьном радиокружке, я смастерил детекторный приемник. С каким трудом добывали мы в нашем глухом приднепровском селе клеммы, проволоку, разные винтики, не говоря уже о наушниках, которые были предметом мечтаний всех мальчишек-кружковцев... Какое множество чудесных вещей можно было сделать, имея такую сказочную махину! Радиостанция была просто начинена деталями! Но теперь, когда шла война, любые винтики-гаечки казались лишь детской забавой, ненужной и бесполезной.

Однако "моя" повозка была уже, как выяснилось, не только "моей". О ее существовании знал и этот светловолосый парень в залатанной рубахе.

- С этим делом шутки плохи, - повторил парень, шагнул ко мне, наклонился, и не успел я рот раскрыть, как граната исчезла в кармане его полосатых штанов. И в тот же миг парень словно забыл о моем существовании. Его глаза, как и минуту тому назад, видели уже только одно - немецкие машины у моста. Капоты машин были подняты. Фашисты возились с моторами, наверное, никак не могли их завести и громко ругались, перекликаясь друг с другом. Их голоса эхом неслись над водой и разбивались о стену камыша. Наконец моторы зачихали, застучали, их гул, сначала неровный, отрывистый, постепенно выравнивался. А над машинами возникло вдруг полупрозрачное искристое облачко с серебристым оттенком и, переливаясь, стало медленно снижаться. Бронеавтомобиль и грузовики уползли за мост, исчезли за деревьями, а дрожащее марево еще несколько секунд держалось в воздухе. В лучах солнца вспыхивали над дорогой мириады светящихся пылинок...

Раздался тихий щелчок. Я оглянулся. Парень со шрамом осторожно проворачивал пятачок пластмассового диска, что выступал на боковой стенке ящичка.