- Волга - мать всех рек, одарила ты меня златом, серебром, золотыми каменьями, наградила меня славой и честью, а я тебе ничего не дал в подарок. Прости, - я поднялся, посмотрел в тёмную воду.

Солнце вновь скрылось, налетел ветер, и чёрное речное зеркало покрылось рябью. Волны били в борт струга. Мрачная тень воды притягивала взор.

- Так возьми же у меня самое дорогое, что у меня есть! - выкрикнул я и, решившись, подхватил княжну и с размаху кинул её в тёмную воду.

Река успела принять лёгкий девичий крик, и княжна камнем пошла на дно.

Казаки окаменели. Первым опомнился Черкашенин:

- Атаман?!

Леско бросился к борту. Я перехватил его за плечо и бросил на дно струга.

- Сидеть! - рявкнул я и другим, изменившимся, внезапно севшим голосом сказал: - Всё, Леско, всё... Уже поздно.

Я медленно опустился на скамью, с удивлением чувствуя, как что-то горячее струится из глаз. Такое же горячее, как и кровь - прожигает щёки насквозь, мочет усы и бороду.

- Всё, - тяжело выдохнул я. - Наливай, Леско, полные чарки - помянем красавицу княжну и запорожского удальца Хвёдора.

* * *

С того самого вечера закончились пиры да гулянья. Я каждый день устраивал смотр казачьему войску. Есаулы учили ратному делу вновь прибывших, ещё необстрелянных людей - беглых стрельцов, ярыжников с патриарших учугов, беглых крестьян. Вспомнив молодость, свои посольства к татарам, договорился с тайшой и купил маленьких, выносливых татарских лошадок. 4 сентября 1669 года я покинул Астрахань, но лишь для того, чтобы вскоре вернуться.

* * *

Меня несколько раз окатили холодной водой. Я застонал.

- Живой, - облегчённо произнёс чей-то голос.

Бояре весело рассмеялись:

- Дюжий, чёрт! Шкура у него дублёная! Как придёт в себя, князь Одоевский приказал водой пытать.

- Воо-одой?! - удивлённо протянул палач.

- Скоро государь придёт, почтит своим присутствием, так ты не перестарайся, - напомнил голос зеленоглазого дьяка.

- Ничего с ним не станется! - пробасил палач.

Меня рывком подняли на ноги. Подскочил дьяк:

- Говори, вор, как ты замышлял свои злодейства?!

- Да пошёл ты.., - устало выдохнул я.

- Приготовь его к воде! - приказал палачу дьяк.

- Такую пытку никто не выдерживает! - донеслось из боярского угла.

Я посмотрел в ту сторону - князя Долгорукого не было.

- Брейте голову! - приказал палач своим подмастерьям.

Его хлопцы подхватили меня за руки и бросили на лавку. Где-то в углу жалобно завыл Фрол:

- Покайся, брат!

- Молчи - это всё одно, что постриг в попы!

- Молчи, гнида! - палач стал скоблить мне макушку остро заточенным ножом.

- У меня ниже свербит - пощекочи между лопаток.

- Я тебе пощекочу!

- Мне всегда был нужен такой умелец, как ты, а то я не знал, что можно с боярами делать!

- Всё - готово!

Помощники подняли меня с лавки и привязали к столбу. Голову закрепили бычьими ремнями с такой силой, что я даже не мог ею пошевелить. На бритую макушку стали размеренно падать студёные водяные капли.

- То огнём, то водой - как дамасский клинок закаляете!

Зеленоглазый дьяк стал напротив меня и улыбнулся. Я закрыл глаза, чтобы его не видеть.

- Потише, чтобы в изумление не вошёл! - сказал дьяк палачу и зашуршал свитком. - Пошто, вор, Герасима Евдокимова, царского посланника, в воду кинул?

- Любопытен слишком - знать много хотел! Грамоту у него нашли от государя вашего, чтоб казачью старшину и домовитых натравить на промысел надо мной и моими товарищами. В прорубь я его кинул! - я раскрыл глаза и посмотрел на дьяка.

Он отвернулся.

Тяжело топая, рядом встал рыжебородый боярин - мухтояровая шуба на волчьем меху распахнута, на груди поверх кафтана золотая цепь с образом божьей матери.

- Тимофей Тургенев, царицынский воевода, по твоему приказу умерщвлён был?

- Очень уж любили его голые люди... Так любили, что посадили в воду и его, и всех царицынских бояр, окромя племянника и детишек боярских пожалели. Смена вырастет.

Боярин ударил меня по лицу.

- Злодей, будь ты проклят! - он быстро и истово перекрестился.

- По тебе, я вижу, Москва-река тоже сохнет. Ничего, когда-нибудь и тебя к себе примет! - пообещал я.

Рыжебородого сменил другой боярин, у которого текли капли пота по крупному, веснушчатому лицу.

- Мой брат, Иван Лопатин...

- Дурень твой брат, - усмехнулся я. - Спешил к Тургеневу Тимофею на помощь, встретиться хотел. Вот и встретились на речном дне - в воду посадили твоего брата.

- Ах ты! - боярин замахнулся, но не ударил, а отошёл в сторону.

Ему на смену вынырнуло хитрое лицо дьяка с рыжими бровями.

- Изменник, что ты кричал в Паншином городке?! - дьяк сверился с грамотой. - Это было неделю опосля Николина дня ( Николин день - 9 мая).

- Ну и что?

Дьяк углубился в грамотку:

- Казаки, мы на великого государя не поднимем оружие - пойдём на Русь бить хитрых бояр и воевод, кои скрывают от него правду.

- Верно читаешь.

- Письма к запорожцам писал? Гетману Дорошенко и кошевому атаману Сирко? Прислали они тебе помощь?

- Сволочи они - чего таить, не было от них помощи, струсили!

- Значит, чтут милость государя-батюшки, - назидательно сказал дьяк. Сколько злодеев вместе с тобой оставили Паншин городок?

- Четыре тысячи человек - конных, пеших и в стругах. Для начала хватило.

Дьяк жёстко ударил меня по губам.

- То говорить заставляешь, то рот затыкаешь, - попробовал я улыбнуться.

Мне хотелось говорить... Говорить, чтобы заглушить дикую боль, раскалывающую голову на куски. Всё равно ничего нового они не узнают.

- Ввёл в Царицыне свой воровской закон - казацкие порядки, - читал дьяк.

- Просто объявил всем волю.

- Волю для всех? - усмехнулся дьяк. - Нет такой воли! - дьяк зашуршал бумагами. - На казачьем кругу объявили Петра Шумливого атаманом, а с ним за главных сына дворянского Ивана Кузьмина, соборного попа Андрея и местного пушкаря из служилых - Дружинку Потапова...

- Доносная бумага?

- Письмо, - дьяк спрятал бумагу.

- Значит не всех гадов передавил в Царицыне - остались! - я заскрипел зубами.

В руках у дьяка появились новые бумаги:

- Князь Львов с тобой злодейство замышлял?

- Нет - ваш он, - во рту начали крошиться зубы, - держал его подле дорогим аманатом, чтобы думали, что не только крестьяне-лапотники против нас воюют, но и именитые князья... Казнили мы его потом... Черноярского воеводу тоже казнили.., дабы не велел палить из пушек...

- Астраханью воровством завладел, лютой смерти предал Прозоровских князя Ивана и князя Михаила!

- Они получили по заслугам, - в голове слышался гул, и я чувствовал, как она раскалывается пополам и водяная струйка пробивает меня насквозь.

Обречённо закрываю глаза и вижу волны кровавого, бунтующего моря. Слышу их плеск - волны бьют в лицо. Шёпот ветра в камышах... Или то татарские копья? Я прислушиваюсь к далёкому копейному гулу. "Астрахань! АСТРАХАНЬ!" приносит ветер многотысячные голоса. Слышу треск пламени - всё же опалила моя шуба обидчика! Я улыбаюсь. Вновь шумят волны...

* * *

Мы сидели под Астраханью и ждали вестей из города - готовились к встрече с братьями Прозоровскими. Посылали в город своих лазутчиков. Каждый день к нам со свежими вестями текли перебежчики. Прозоровский-старший был напуган после того, как получил известие о разгроме князя Львова под Чёрным Яром и теперь торопился: чинил стены, углублял рвы, призывал стрельцов оборонять город от воров Стеньки Разина. Но больше надеялся на каменный кремль, недаром Астрахань считалась неприступной крепостью: шесть ворот, десять башен. За каменным кремлём - Белый город со стенами в десять сажень и толщиной в четыре. За Белым городом третья крепостная стена - земляной вал с деревянными стенами.

Я сидел в шёлковом турецком шатре, захваченном ещё в Фарабате. Розовая перегородка, за которой раньше скрывалась моя княжна Юлдус, исчезла никакого следа на земле не оставила моя красавица, только боль в моём сердце. Тёмно-вишнёвое вино, словно литой свинец, тяжело лежит в золотой чарке. Полог шатра откинут и внутри гуляет лёгкий, свежий воздух - пахнет степью. Рядом с входом о чём-то с тихим смехом переговаривается моя доверенная охрана. Слышен конский топот. Три всадника - определяю я. Охрана молча их пропускает. Появляются: Василий Лавренёв-Ус, Фёдор Шелудяк и низкорослый стрелец с угрюмым взглядом серых глаз.