Я все еще сидела перед зеркалом, когда Слава постучал ко мне. И не успела развернуться к двери - наши глаза встретились в зеркале. И обычно невозмутимый и даже флегматичный Слава буквально "уронил челюсть":

- Что ты с собой сделала? - хрипло спросил он.

Меня охватил страх. Я так и знала, что стану посмешищем в глазах окружающих: паралитик с модной прической и накрашенными губами. Слезы как-то сами полились из глаз - а это вообще был конец: Слава женских слез не выносил органически, о чем меня же неоднократно предупреждал. Кроме того, защипало глаза - я забыла о подкрашенных ресницах, и половина туши с них уже была на щеках.

- Подожди, подожди, прекрати реветь! В чем дело? Почему ты плачешь?

Слава, как ребенку, вытер мне щеки своим платком. Спасибо хоть высморкаться не заставил...

- Ну вот, так даже лучше, а то совсем незнакомая дама была. Что случилось, из-за чего слезы?

- Я себя изуродовала, да?

Слава изумленно вытаращился на меня и расхохотался:

- Дурочка ты, какая же ты, оказывается, дурочка! Изуродовала? Да я дар речи потерял, когда тебя увидел. Ты, оказывается, хорошенькая...

- Шутишь? - не поверила я своим ушам. - Или издеваешься?

- Ни то, ни другое. Я же не сказал что ты - красавица, это было бы неправдой. Но хорошенькая - безусловно. В тебя просто можно влюбиться...

- Вот именно, - с холодным достоинством сказала я. -Что у женщины в голове, что у нее в душе - вас совершенно не интересует. Главное, чтобы была хорошенькая, а еще лучше - красивая.

- Ну, в голове у женщины редко бывает что-нибудь путное, тут ты меня не переубедишь. А в душе... Извини, но когда человек впервые знакомится с женщиной, он не может ей в душу заглянуть, он, представь себе, смотрит на лицо. А некоторые, ты уж извини, даже на фигуру. Безобразие, правда?

- Слава, ты что тут застрял? - заглянул в комнату Никита. На меня он даже не посмотрел - Веры дома не было, остальное его не занимало совершенно.

- Посмотри на это дитя, - предложил Слава. - Девушка переживает, считает, что ее изуродовали.

Никита глянул на меня и вытаращил глаза:

- Интересно, и где все это было до сих пор? Мой старший сын сказал бы: "Класская чувиха"!

Тут хлопнула входная дверь, и Никиту как ветром сдуло: пришла домой Вера. Слава вышел за ним, по-видимому, так было договорено. А я достала подаренную Верой тушь и поправила "фасад". Настроение было прекрасное.

Оно не ухудшилось и в последующие дни. Вера загрузила меня так, что мне некогда было думать. Она устроила так, что удалось продать всю мою мебель, по дешевке, конечно, но и это было не лишним для меня. Помогла раздать одежду, которая мне уже не могла понадобиться, а просто выбросить рука не поднималась. За всем этим приходили люди, смотрели, приценивались, что-то забирали сразу, что-то оставляли мне до отъезда. Кровать, например. Или мамин трельяж. А я собирала то, с чем ни в коем случае не хотела расставаться: фотографии, кое-какие безделушки, немного книг.

В один прекрасный день Вера вошла ко мне в комнату, держа руки за спиной.

- Угадай, что мне подарил наш великолепный Никита?

Я пожала плечами. Вера протянула мне на ладони небольшую новехонькую коробочку. А в ней были...

- Серьги Лидии Эдуардовны! - ахнула я.

- Я так и думала. Иначе не взяла бы. А теперь мы проделаем маленький фокус...

И Вера быстро вынула у меня из ушей старенькие мамины еще сережки и вдела бриллиантовые.

- Тихо, не возникай! - осадила она меня. - Это не его, правда? Он их не покупал, он их просто спер. Теперь они мои, раз он мне их подарил. А я хочу подарить их тебе, вот и все. Пусть у тебя будет память о старухе. Она же тебя любила, да и ты ее тоже.

Я уже говорила, что спорить с Верой было бесполезно. А потом она жестоко подшутила над Никитой, безошибочно хлестнув по самому уязвимому месту: мужскому самолюбию, и ему уже было не до объяснений.

- Ну вот, - объявила незадолго до моего отъезда Вера, - практически весь дом уже отселен. Как только ты улетишь, перебираюсь в гостиницу и начинаю реконструкцию здесь. Твоя квартира будет на верхнем этаже, рядом с моей. Есть особые пожелания?

Я только махнула рукой. После того, как Вера заставила меня взять официально заверенный документ о том, что мною, Региной Степановной Белосельской, передана Вере Сергеевой-Метс внушительная сумма в долларах для вложения в дело, мне уже желать было нечего. Сокровище старого присяжного поверенного Лоскутова, которого я в глаза не видела, позволило мне перестать терзаться мыслью о том, что меня кто-то будет содержать из милости до конца моих дней. И это ощущение независимости, пожалуй, значило для меня больше, чем изменения в моей внешности или даже перспектива стать полноценным человеком.

- А Никиту ты куда определила? - поинтересовалась я.

- Он получил однокомнатную квартиру... Нет, я гуманнее, чем ты думала: не в Бутово и не в Митино. Здесь, в центре, только вне Садового кольца. На другой его стороне и в обычной девятиэтажной башне. И думала я при этом не о нем, а о тебе.

- Обо мне?

- Да-да, именно о тебе. Знаю, что ты будешь переживать за своего возлюбленного.

- О ком ты? - фальшиво спросила я. Мне и так было ясно - о ком.

- Конечно, о твоем прекрасном Славе. Тем более, что я к нему никаких претензий не имею. Так вот, чтобы ему не приходилось мотаться к своему закадычному другу на другой конец Москвы... Нет, не делай вид, что тебе это безразлично. Ты же влюблена в Славу, это только слепой не увидит.

"И он сам", - подумала я, но не стала произносить вслух. Может быть, так даже лучше. Пусть остается в блаженном неведении.

Я не видела Москву двадцать лет, и по дороге в аэропорт смотрела из машины на улицы родного города с любопытством иностранки. Было вполне вероятно, что больше я их никогда не увижу. И от этого, разумеется, было грустно, но я помнила про подведенные ресницы и плакать воздержалась.

Таможню прошли мгновенно: у меня был один чемодан и дорожная сумка. Икону Лидии Эдуардовны я оставила Вере - на сохранение. Пусть она ждет меня дома, ведь если я поправлюсь, я вернусь, я непременно вернусь в свой дом в Чистом переулке под защиту Николая-угодника.

Вера поцеловала меня на прощание, и через несколько минут я уже была за границей, куда провожающих не пускали. Самолета я не боялась, хотя летела первый раз в жизни. Пересилило любопытство или я была просто взвинчена до предела, так что для других эмоций у меня уже не было сил.

Два часа спустя, когда мои соседи по креслам мирно дремали, я вспомнила наше со Славой прощание. Оно было не слишком долгим, но... Но оно дало мне силы улететь и попытаться начать жить заново.

- Скажи мне, - попросила я, - а если я вылечусь и вернусь сюда, мы будем с тобой иногда видеться?

- Конечно, будем, малыш. И видеться будем, и в театры ходить.

- А может быть, ты в меня тогда влюбишься? И у нас будет настоящий роман, как в кино?

- Как в кино не будет. У нас с тобой будет роман, как в жизни, настоящий. И я буду любить тебя вечно... пока не надоем.

- Нет, - решительно сказал я, приняв его тон и его условия игры. Если уж у нас будет настоящий роман, то пусть все будет по-настоящему. Сначала бурная страсть, потом я начну устраивать тебе сцены ревности, и ты меня бросишь. Все, как в жизни.

- Малыш, ты прелесть, - засмеялся Слава, - я все сделаю так, как ты захочешь. Только вылечись.

И он опять поцеловал мня в лоб, как ребенка, а потом - в губы. И, уже стоя в дверях, сказал:

- Только вылечись. И возвращайся.

Он уже не смеялся.

"Я вылечусь и вернусь, - подумала я, глядя в иллюминатор на белоснежные облака внизу. - И даже если у нас с тобой не будет вообще никакого романа, я знаю, мы будем видеться, а я буду тебя любить. В конце концов у судьбы не бывает блатных вариантов. А я вылечусь и вернусь - к тебе".

Конец