Ответа не было долго. Наконец оперативный дежурный из пятой дивизии сообщил, что нижним стрелком вылетел сержант Свирский.

При слове "сержант" командующий спокойным жестом стряхнул пепел в стеклянную пепельницу, и все поняли, что из-за солдата и разговора не будет. Не то, что копья ломать...

Через секунду оперативный почему-то позвонил снова, сообщил пространнее, похоже, читал документ:

- ...Сержант срочной службы Свирский Г. Ц., младший авиаспециалист. - И после короткой паузы, - По национальности еврей.

Подробности эти не вызвали на лицах штабных никаких эмоций. Командующий ВВС затянулся сигаретой, медленно, клубами, выпустил сизый дымок.

Только прокурор вдруг дернулся, словно его током ударило:

- Ну точно! - воскликнул он. - Этого-то я навидался. Измена Родине с заранее обдуманными намерениями...

Все круто, стулья заскрипели, повернулись в его сторону. Командующий даже курить перестал, и прокурор ВВС флота вынужден был продолжать, размахивая блокнотом, заложенным на нужной странице пальцем.

- Я это знаю по многолетнему опыту. Когда уголовники бегут из лагеря, они прихватывают с собой какого-нибудь, поточнее сказать, деревенского "вахлака". Прирезать по дороге. И подкормиться. Это называется побег с "барашком".

Теперь на прокурора искоса глядели даже радисты, которые никогда не отвлекались от своих аппаратов.

- ...А этот зека, штрафник, взял еврея. Немец на еврее душу отведет, а остальных не тронет. Логика проверенная. Чтоб поточнее сказать, заранее обдуманная измена.

Командующий ВВС Андреев стукнул кулаком по столу и вскричал, хотя не кричал никогда:

- Товарищ полковник юридической службы! Вы... вы - пишите свое!

Прокурор присел оторопело и не только говорить, но вскоре и писать перестал.

У старика-начальника штаба начали трястись руки, которые он держал на трости:

- Они сожгли у Варангер-фиорда гидросамолет с генералами, - вырвалось у него с нескрываемой ненавистью в голосе. Он смотрел мимо прокурора, на стенку с картинкой художника-мариниста, пытаясь унять дрожь. С трудом поднялся, протянул в сторону прокурора руку в синем обшлаге кителя. Синий обшлаг трясся. - Сожгли гидросамолет с генералами Вермахта. Из Нарвика шел. Только за это экипаж расстреляют. Весь!

И тут отскочил от бронированной двери молчавший доселе особист.

- Коли экипаж порешат, чего ж они тянутся в плен, как бычок на веревочке. Помирать так с музыкой!

Начальник Политуправления снова приблизился к микрофону, крича:

- Гвардии старшина Павел Гром! Вы сожгли самолет с генералами Вермахта. В Луостари вас ждет расстрел... Расстреляют весь экипаж. Родина с вами, дорогие друзья! Североморцы в плен не сдаются! Огонь изо всех видов оружия! Огонь!

В ответ - глухое и, казалось иным, ироническое бормотанье шаталовского радиста.

- Прием... Прием... Прием...

И тут в кабинет командующего ВВС Северного флота, нет, не вошел, ворвался генерал-полковник береговой службы Иван Рябов. Папаха из темного каракуля сдвинута на расширившиеся злые глаза. Ему, видно, доложили по радиотелефону о судьбе самолета-разведчика. О том, что лучший летчик - асс, гордость ВВС флота сдается в плен...

Кожаный реглан на сером волчьем меху от быстрого хода распахнулся, и генерал и в самом деле походил сейчас на матерого волчище, вставшего на задние лапы.

Старик Карпович прижал руку с тростью к сердцу и молча опрокинулся на бок. Через два дня хоронили. С оркестром. И ружейным салютом.

...Когда дядя Паша, в его сырой промерзшей кабине, решил, что надо ответить на штабные запросы и сказал в ларингофон, что переводит связь на командира, Иван Як пробасил раздраженно:

- Да отключись ты от этой шатии!.. Оставь прием... Что сверху?

- Ме-109-г, - тут же отрапортовал дядя Паша. - Одно крыло белое, второе - красное.

- Ганс Мюллер!

Ганс Мюллер, самый известный асc Люфтваффе, сбил над Северной Африкой и здесь семдесят два самолета. Он убил нашего командира майора С.В. Лапшенкова, на глазах у всех зажег его, когда тот учил молодых пилотов, летал с ними над Большим аэродромом, по кругу...

- Ты его, если придется, из пушки снимешь? - спросил Иван Як.

- Так точно!

- Что над ним?

- Над Мюллером... высота тысяча метров, барраж сорок два "Мессера". Высота тысяча пятьсот - барраж шестнадцать "Фокке-Вульфов"...

- Гулянье у Маланьи, - с досадой процедил Иван Як.

А где-то уж шла "собачья свалка". Дядя Паша переключился было на волну истребителей. Матерятся ребята. Кричат: "Атакую, прикрой!" "Держись, кореш!" "Мишка, не зевай! Руби его!"

- Нет, не пробьются к нам, - дядя Паша вздохнул тяжко. - Наших восемь-девять; "Мессеров", как комарья у болота.

После долгого молчания, дядя Паша углядел в небесах еще что-то.

- Над свалкой истребителей "Спитфайер" кружится. Высота три тысячи...

Английский "Спитфайер" был нашим лучшим самолетом-разведчиком. У него не было оружия, только аэрофотоаппараты, но скорость такая, что угнаться за ним не мог никто. Да и бессмысленно гнаться, когда у "Мессершмидта" горючего на сорок минут, а у "Спитфайера" на пять часов.

- "Спитфайер" ходит? - удивленно произнес Иван Як. - Тогда все, Паша, закрывай контору! В штабе все узнают и без нас, по английским картинкам...

...И снова саднящая душу тишина. Нас тащили на Луостари уже восемнадцать минут. На двадцатой все будет кончено...

Наконец, прохрипело в наушниках:

- РОбяты, а ведь нас к Герингу ведут! На личный прием.

- К какому Герингу?! - неожиданно для самого себя вскричал я. - У меня даже пистолета нет. - И, правда, у механика личное оружие - не пистолет, а винтовка.

- ПистОлета нету, - послышалось в ответ, и тут вдруг экипаж разразился громовым хохотом, от которого у меня похолодела спина.

А под нами уж белая кромка прибоя. В самом деле, ведут к Герингу...

- Земеля, если накроемся, так все вместе, - прозвучало в наушниках, и я как-то сразу успокоился.

Хотя для спокойствия, надо сказать, оснований не было никаких. Впереди показался вытянутый кишкой немецкий аэродром Луостари, а Иван Як стал снижаться и... черт побери! Мотор выпуска шасси начал свое бормотание. Вижу, "ноги" не выходят, одна только выпала из-под брюха, да и то на замки не встала.

А черное посадочное "Т" рядом, рукой подать. Сейчас грохнемся...

Нет, вторично такого ужаса я пережить бы не хотел.

Наш бомбовоз с выпущенной стойкой, вторую, видать, заело, промчал над посадочным "Т", черневшим на снегу, над дежурным в плаще с накидкой и флажком в руках, над толпой военных в высоких фуражках, которые отблескивали на солнце своими вензелями столь ярко, словно у военных горели головы.

Так они и горели, недвижимо, пока Иван Як грохотал над ними, видели, промазал русский посадочный знак. Не привык садиться в Луостари. А может, заметили, одна "нога" болтается туда-сюда, от тряски и ветра. Что ж, пойдет на второй круг.

Тут-то Иван Як и поступил "по погодным условиям", как обещал командующему ВВС. Взревели моторы на форсаже, вибрация стала такой, что, казалось, машина разваливается - нет, успел Иван Як, пока спохватились немцы, дотянуть до грозового облака, лишь одна трасса

полоснула следом... И тут нырнули в чернильную темень, лежавшую на сопке, а, известно, в синих грозовых облаках никто на всем севере, кроме Иван Яка, не чувствовал себя уютно.

Из прижатой к сопкам облачности двухмоторный "страстотерпец" Иван Яка выскочил уже над Кольским заливом. Прошел над своим аэродромом на бреющем. Я увидел, шасси у нас болтались, как вывихнутые ноги. Закричал диким голосом:

- Шасси! Масляные амортизаторы перебиты!..

Иван Як попытался сесть со второго захода. Развернулись над сопками, снова зашли на посадку, как на бреющем. У Иван Яка такой почерк: пощупает задним колесиком, дутиком, землю, а потом сядет.

Однако, "ноги" все еще беспомощно болтались, и мы ушли на третий круг.