Должен отметить, Григорий Цезаревич, и символику деталей. 5-й номер
14 -й симфонии носит название "НАЧЕКУ". ( Это из стихов Апполинера о Смерти, которая всегда НАЧЕКУ).
- Любопытно! А мне говорили, товарищ Х. рухнул, когда огромный хор русаков из московской филармонии вознесся в басах: " Мне кажется, сейчас я иудей". Не вынес товарищ глубокого оскорбления...
- Это, извините, иудейские слухи. Даже при редчайших постановках 13-ой в Советском Союзе текст поэта Евтушенко не исполнялся. Под давлением Никитки Хрущева Шостакович "антисоветские" строки заменил на другие. Иначе вся его симфония не увидела бы света... А строки замечательные. Помните их? И он сходу воспроизвел. Очень тихо, прочувственно:
"Мне кажется, сейчас я иудей,
Вот я бреду по древнему Египту
А вот я на кресте, распятый, гибну,
И до сих пор следы на мне гвоздей."
Евтушенко не пускали в Киев после "Бабьего Яра" в течение 21 года. Лишь в позапрошлом году он, наконец, приехал туда с вечером поэзии.
Он мне рассказывал (явился как-то на мой концерт в московской консерватории, в малом зале), на Евтушенко пришло несколько тысяч человек натурально, это была многонациональная аудитория. Когда поэт объявил, что станет читать "Бабий яр" со своего места в зале поднялся старик и сказал: " Бабий Яр" киевлянам нужно слушать стоя!" Начиная с задних рядов, волнами, поднялся весь зал, и Евтушенко прочел в мертвой тишине. - И, не переводя дыхание, Савелий читал вполголоса:
" И сам я как сплошной беззвучный крик
Над тысячами тысяч погребенных.
Я - каждый здесь расстрелянный старик,
Я - каждый здесь расстрелянный ребенок."
Снова горели его прижатые к голове уши, как и тогда, когда мы читали с эскрана инвективы неведомой Анастасии.
Савелий, это очевидно, был эмоционально ранимым, глубоко искренним человеком...
И, тем не менее, противный у меня характер, не удержался от возражения.
- Простите, Савелий, вы говорите, Хрущев запретил "антисоветские строки", но я сам слышал их. По радио. Что называется, своими ушами слышал . Хор грянул: "Мне кажется, я древний иудей..."
- Из Лондона вы слышали, Григорий Цезаревич. В недавний год, объявленный ЮНЕСКО годом Шестаковича...
И замолк. Как-то сразу. Сгорбился, ежась, будто его окатили из ведра холодной водой. Сидел, не подымая глаз. Дышал почему-то тяжело, словно долго бежал и вдруг остановился. Это я вспоминал, скорее всего, позднее. А в ту минуту меня охватывало редкое чувство радости. Я был рад, что ко мне занесло человека большой культуры, музыканта-профессионала. Не так часто посещали меня в тихой провинциальной Канаде интеллигенты столь всесторонние. Я почти любил его, как любил всю семью Лазаревых. Пожалуй, был готов произнести почти с той же интонацией, как и его языкатый брат, горделиво: "Бетховен"!
. "Савелий-"Бетховен" стал в моих глазах олицетворением всей простой, когда-то крестьянской, замечательной семьи Лазаревых. Дай им Бог!..
И тут Савелий закусил свою губу до крови, выдавил из себя через силу.
- Не знаю, что делать, Григорий Цезаревич? Мне судьба завтра же от страстной филиппики моей гордой "дроли" о ГБ-ФСБ не оставить камня на камне...
- То-есть, извините, Савелий... почему?
- Так сложилось..
- Как, простите, сложилось? Вас, свободного человека, свободного художника...- Взглянув на побелевшие щеки Савелия, оборвал самого себя на полуслове
- Ни за что не поверю, ежели вдруг скажете, что вас, Савелия Лазарева, нового американца- свободного художника, заклятые враги Анастасии, все эти треклятые КГБ-ФСБ, могли "захомутать" ? Не разыгрывайте меня, как Слава.. придумайте что-либо достовернее...
- Пропал я, Григорий Цезаревич! Именно это и стряслось. Захомутали...Кто? Кто в России может захомутать!.. Лубянка платит мне гроши. Но для музыканта не самого первого ряда и копейки -деньги... Да не в них дело!
Провалившиеся острые щеки Савелия, на которых сверкнули капельки пота, стали цвета свежевыбеленного потолка ...
Меня пронизало холодом.
- Как могло стряститсь такое несчастье? - произнес я оторопело. - Чтоб вы, сын Дмитрия Ивановича, брат Славы... вы - сибиряк... Савелий Лазарев ... талантливый пианист... свободный... повторю снова и снова ... свободный художник... и вдруг попали на эти "распроклятые галеры"?...
Он долго молчал. Потом начал медленно рассказывать. Говорил, как камни ворочал.
- На излете советской власти... Я аспирант Московской Консерватории... На кафедре имени покойного Гольденвейзера... выпустили рукописный журнальчик... Протестовали против травли нашего учителя. Профессора Кацеленбогена, святого человека... Против засилья оголтелых бездарей... Я к тому же нарисовал довольно злые шаржи на нашу юдофобскую доцентуру. Не для журнальчика. Так... рука чесалась. Шаржи вклеили в журнал Кто-то из доцентов-стукачей донес.. Вызвали на Лубянку. Распросили, что и как... Я думал, это и все.
Нет, требуют, что б все написал. ... Ну. я что-то накарябал, они на глазах разорвали
- Антисоветский выпад, а вы хаханьки?! - И требуют доноса по всей форме. На професора Кацеленбогена, как на агента сионисто-американисто... Ну, полный сталинский набор. Я отказался.
- Не напишешь, оформим десятку, - деловито сообщил следователь.
Я взорвался, накричал на него, мол, сейчас не тридцать седьмой год...
А время-то, на самом деле, было лихое. Только что закончился суд над студентом из дипломатического. И тоже за рукописный журнал. Врезали ему на всю катушку. По семидесятой статье.
Следователь остервенел, облаил меня грязным изощренным матом, на глазах превращаясь в уголовника-пахана. Куда-то позвонил, заявился мужик в шляпе на затылке, огромный, как лошадь.
- Прежде, чем тебя отправят в лагерь, лаВуреат, - он тебе переломает руки...- спокойно пообещал следователь.
Господи Боже. Как я испугался. Переломает руки!.. Для пианиста, аспиранта консерватории. Страшно!
Как мне не было страшно, писать донос на професора Кацеленбогена отказался.
Следователь быстро вышел, явился вместе с каким-то хмырем в генеральских погонах.
Тот поглядел на меня, и как заорет: " Консерваторию превратили в антисоветскую синагогу, а ты... кого ты защищаешь, русский человек?!"