Наверное, каждый человек, стоящий перед гробом и остающийся жить, виновен перед тем, у кого навсегда сомкнуты веки. И она сейчас тоже признавала вину перед покойным, мысленно каялась: саднила душа за историю с домом, хотя минуло с той поры больше десятка лет. Евгению Федоровичу страшно не хотелось расставаться с отчим домом, доставшимся ему по наследству от рано умершей матери. Дом был еще достаточно крепок, немал и местоположением выгоден: фасадными окнами - на реку. Но Ирина Андреевна не хотела жить в свекровином доме, настояла продать его и купить другой: "попросторнее и поосновательнее", - как тогда выразилась. Один дом продали, другой купили, но после этого настал период, когда Евгений Федорович тяготился семьей. Бывал он тогда частенько раздражителен и даже груб и безумно полюбил охоту - пропадал в сезон из дому на все выходные, чего крайне не одобряла Ирина Андреевна.

Впоследствии, правда, Евгений Федорович в новом доме обжился, матеро пустил корни: сделал пристрой, гараж, посадил в палисаднике каштан, и

Ирина Андреевна, празднуя в душе победу, высказывала ему примирительно: "Вот видишь, ты упрямился, а ведь я оказалась права… " Он согласительно кивал головой, улыбался, но этим почему-то отнимал у нее радость победы.

Речь профессора кончилась - настало время последнего целования покойного. Ирина Андреевна склонилась над лицом мужа, не веря тому, что это уже последние минуты и дальше для нее наступит жизнь без него. "Неужели все?… Я любила тебя… Зачем ты меня оставляешь?… Что со мной будет? Господи… " От горечи утраты, от безысходной досады ей хотелось пасть на колени и не просто плакать тихими слезами, а разреветься, разорвать душу, выпустить из нее высокий бабий голос и страдальческое вытье, но в то же время она чувствовала, что сейчас что-то претит ей поступать так, что-то неумолимо сдерживает ее на тормозах. Она воровато окинула людей, царапнула взглядом черный берет незнакомки. А ведь это она, именно она и не дает ей излиться в полную волю, мешает! Незнакомка как будто пряталась за спинами других, пригибала голову, лица ее не было видно, но уже одно присутствие ее здесь было подобно острому камушку в туфле, когда боль от покалываний способна затмить самое важное и оставить одно желание снять туфлю, поколотить запятком о что-нибудь твердое и вышвырнуть злосчастную колючку…

- Да-а, потерять такого мужа - горе великое.

- В расцвете лет еще был.

- Что говорить: нелегко ей придется…

- Да и детям-то каково? - рассеянно слышала Ирина Андреевна сострадательные голоса родственников и знакомых, уступив место у изголовья гроба Лизе и Кириллу.

У Лизы от плача вздрагивали плечи, а юное лицо опухло от слез и как-то размылось в чертах, смазалось, сделалось некрасивым, с набрякшей красниной носа. Кирилл торопливо стирал краем рукава сочившиеся из глаз слезы - старался не показывать их окружающим и все же не мог скрыть слезы страданий на своем безусом лице с мелкой отроческой прыщеватостью.

После того как с покойным простились самые близкие люди, связанные узами родства, предусмотрительная Ксения покрыла лоб покойного белым носовым платком, сложенным в ленточку - так, по ее объяснениям, нынче принято: некоторые побаиваются или побрезгивают коснуться губами холодного мертвого лба, а поцеловать усопшего в платок смелости и усилий над собой требуется куда меньше. Люди вытянулись очередью, подходили: кто-то просто кланялся, кто-то нагибался ко лбу; замыкала траурную вереницу незнакомка. Она двигалась ссутулившись, с сильно потупленной головой и вроде хотела быть менее приметной, скрасть свой большой рост. Чем ближе она была к гробу, тем сильнее Ирина Андреевна испытывала чувство тревоги и опаски: ей казалось, что незнакомка чересчур неравнодушна к ее мужу и способна даже сейчас выказать к нему какое-то излишнее, сумасбродное внимание. Ирина Андреевна следила за ней настороженно и ревниво, но ей чуть было не помешал Нил Афанасьевич. Шагнув немного вперед, став перед Ириной Андреевной и этим заслонив и гроб, и незнакомку, он соболезновал:

- Хотя его нет в живых, но вы всегда можете рассчитывать на мою помощь и на помощь нашего института. Авторитет Евгения Федоровича будет всегда нас обязывать к этому.

Ирина Андреевна легонько закивала головой и отодвинулась в сторону, чтобы успеть увидеть незнакомку у гроба. И успела.

Склонившись к покойному, незнакомка что-то зашептала - губы ее быстро зашевелились, - потом приподняла белый платок и три раза приложилась губами к непокрытому, остывшему лбу Евгения Федоровича. От гроба уходила она, уже не тая своего роста, с горделивой выпрямленностью и непроницаемым лицом.

Она прошла совсем близко, и Ирина Андреевна успела хорошо разглядеть это молодое лицо: несколько продолговатое - узкие скулы, высокий

лоб, - светло-зеленые, почти бесцветные глаза, выделявшиеся лишь темным очертанием вокруг райка да зрачком-агатиком в центре; небольшие, суховато-блеклые, в трещинках губы. Лицо ее было бы незапоминающимся, скучноватым, если бы не мелкие карие родинки, которые рассыпались и над верхней губой, и на висках, и на надбровьях, придавая ей непохожесть и какую-то выигрышность. Эти-то родинки и натолкнули Ирину Андреевну к опознанию незнакомки. "Она! Точно! В блокноте!" - осенило ее, когда мысленно сличила ту, которая только что прошла рядом, и ту, которую случайно видела на рисунке в блокноте мужа; вернее, это был даже не рисунок - набросок, где черты лица - незначительные штрихи, а родинки означены крохотными точками.

В блокнот этот Ирина Андреевна заглянула невольно, позавчера. В день скоропостижной смерти Евгения Федоровича ей пришлось забраться к нему в письменный стол, куда обычно никогда не стремилась, и в его записных книжках и блокнотах разыскивать адреса и телефоны дальних родственников, чтобы и их известить о постигшем семью Пустоваловых горе. В блокноте были и другие рисунки, эскизы: лодка у причала, плакучая ива над рекой, восход или закат солнца, - а также разные записи и заметки, касающиеся охоты. Сейчас Ирина Андреевна уже не сомневалась, что в случае с незнакомкой каким-то образом обязательно замешана мужнина охота. "Опять эта охота… Она вечно мне портила кровь", - подумала Ирина Андреевна, раздражаясь на мужа. Но потом, вспомнив и увидев, что с ним теперь, с ее мужем, суеверно и боязливо устыдила себя и тотчас же направила свое раздражение на незнакомку.

- Принесло ее. Откуда взялась? Как бельмо на глазу, - тихо и негодующе сказала Ксения, с презрительным интересом глядя на длинную удаляющуюся фигуру в берете. Ксения, очевидно, тоже заметила, что незнакомка по-особенному простилась с покойным.

- Готово все у нас, - сухо доложился могильщик, что был помоложе, глядя на Ксению, угадывая главного распорядителя похорон в ней.

Дальше все происходило быстро, даже спешно; люди как будто уже умаялись от процедуры погребения и дождливой погоды и взглядами подталкивали могильщиков - торопили. Покойного отрезали от живых крышкой, пригвоздили ее, и после этот саркофаг могильщики подхватили на широких ремнях и без видимой натуги поднесли к яме. Коротко перемолвившись о том, как лучше "заводить", чтоб не осыпать окраек, они подняли его над могилой. В этот момент, когда гроб завис на какую-то секундочку над ямой, Ирине Андреевне почему-то со страхом и удивлением подумалось: "Неужели он и в жизни был таким невысоким, ведь гроб такой короткий?… " А чуток спустя гроб глухо ткнулся о дно могилы.

- Пожалуйте по три горсти земли, - вежливо подсказал могильщик со шрамом и, плюнув в свои ладони, взял лопату на изготовку.

Ирина Андреевна подошла к куче свежей светло-желтой от песка земли, бросила три горсти на голубеющее материей дно могилы, рассчитанной точно для гроба, со всех краев впритык. Все остальные стали проделывать то же самое. Наблюдая сквозь набежавшие слезы, как люди подходят и сыплют в могилу землю, а потом ладошка об ладошку стряхивают налипшие к рукам песчинки, как нетерпеливые лопаты копальщиков начали обратную, облегченную работу, Ирина Андреевна удивлялась какой-то непостижимости человеческой жизни, которая рано или поздно обрывается и так обыденно, слишком запросто заваливается землей… Еще ее удивило то, что незнакомка у могилы не появилась. Она куда-то исчезла и не объявилась даже тогда, когда временная, зелено окрашенная металлическая пирамидка встала над могильной грядкой, и ее густо и пестро объяли венки в лентах.