— Они были похожи на Катовых, — пробормотал Амит. — Такие же противные… Вечно ссорились, и требовали, требовали…

Тихо в хижине. Тихо и холодно. Некому принести хвороста и разжечь огонь в очаге. Во рту сухо, голова пылает — некому смочить водой губы и лоб. Кто-то прошел под окном. Остановился. Потом двинулся вновь. Шлеп-шлеп — это босые ноги ступают. А сзади ап-ап… Это идол плетется следом.

Шелестит циновка. Знакомые шаги. Сима! Амит хочет приподняться, но не может. Хочет открыть глаза, но веки налились свинцом.

— Сима! — кричит Амит и просыпается.

Нет в хижине Симы. И ночи давно нет. Повсюду золотые пятна солнечного света. А на полу возле постели чашка с водой, и в ней плавают белые лепестки. Так все-таки приходила Сима, или это лишь почудилось ему?

Снаружи кричали. Амит встал, придерживаясь здоровой рукой за стену, и вышел наружу. Ему показалось, что шум имеет отношение к нему — кто-то постоянно выкрикивал его имя. Сначала он заметил Шота. Тот, как всегда, стоял в стороне, держа в руках корзину. Потом Амит увидел Ката и двух его распухших чудищ. И наконец за спинами людей и идолов Симу. Она хватала комья грязи и швыряла в Катовых идолов, но никак не могла попасть, и комья шлепались обратно в лужу. Дорогу только что полили водой, и Сима вся перемазалась: юбка покрылась бурыми пятнами, так как лицо и руки, а слезы высветлили две дорожки на перемазанных щеках.

— Это тебе за Амита! — кричала Сима, не обращая внимания, куда летят комья.

А Кат потихоньку подходил к ней всё ближе и ближе, будто специально подставлялся под удар. Неважно, что грязь обольет лицо. Он предвкушал то, что будет потом, и рот его расплывался в наглой ухмылке.

— Сима! Сима! — закричал Амит. — Остановись!

Сима повернулась в его сторону, но посмотрела не на Амита, а как-то сквозь. Губы ее шевельнулись, она вновь схватила кусок глины и швырнула уже намеренно в Ката, позабывшись. Кат утерся полой своей белой накидки, отплевался и завопил:

— Закон!

И все вокруг подхватили:

— Закон!

Сима замерла. Огляделась вокруг. Смысл происходящего пока не доходил до нее. И вдруг поняла. И попятилась.

— Нет… — пробормотала она и замотала головой.

— Закон! — неслось со всех сторон.

— Стой! — Амит протиснулся сквозь толпу к Кату, придерживая культю, как младенца. — Я замену дам. — он вытянул вперед здоровую руку.

Внутри под ребрами тут же образовалась пустота, а сердце бешено заколотилось в горле. Но руку он не опустил. Кат взглянул на Амита лишь мельком и, расплывшись в улыбке, положил руку на плечо Симы. Та сжалась, пытаясь ускользнуть от короткопалой толстой руки Ката.

— Мне не нужна замена, — хмыкнул Кат.

Амит бросился вперед, целясь здоровой рукой Кату в нос, но Шот очутился меж ними и повис на Амите. Вдвоем они шлепнулись на землю. Амит ударился культей о камень и закричал. Он кричал от отчаяния и пустоты в сердце, а стоящие вокруг думали, что он кричит потому, что из раны вновь течет кровь.

— Ты с ума сошел, Амит, — шептал Шот ему на ухо. — Ты и без одной руки намаешься, а без двух совсем пропадешь. А Симе что? С Симы не убудет. В молодости моя Уша всякий раз за меня расплачивалась. Это теперь я смирный стал, а в молодости был — о-го-го! Двух лун не проходило, чтобы я с кем-нибудь не сцепился.

Тем временем Кат тащил Симу в свою хижину, а ее маленький идол бежал следом, спотыкаясь, как слепой, и плакал. Зато Катовы идолы ухмылялись во всю ширь своих толстых морд. Сима остановилась на пороге хижины, ухватилась за крашеные столбики и выглянула наружу из-под Катовой руки, будто прощалась навсегда. Кат бесцеремонно толкнул ее в спину, и она скрылась в хижине. Следом протиснулась толстая туша победителя. Шаткая бамбуковая дверь закрылась.

Тут же оба Катовы идола прилипли к окнам, выставив толстые зады. Амит оттолкнул Шота, вскочил, схватил толстый прут и стеганул Катовых идолов по задам. Идолы завыли, а люди вокруг захохотали. Амит хлестал Катовых идолов, пока не обессилел. Потом повалился на землю и лежал, судорожно втягивая ртом воздух. Постепенно толпа разошлась. Возле хижины остался лишь Амит, Катовы чудища да белоголовый идол Симы. Он сидел на старой циновке у входа и весь дрожал. А по лицу его катились крупные капли пота.

Сима зажгла светильник и поставила на низенький столик. Горьковатый запах горящего масла наполнил хижину. Давно наступила ночь, но Сима не ложилась. Пока она метет пол, пока носит воду, пока она двигается, в голове сохраняется холодная пустота, и память не мучает ее. Неожиданно пламя в светильнике заколебалось: кто-то открыл дверь и остановился на пороге.

— Кто здесь? — прошептала Сима и задрожала — ей почудилось, что пришел Кат.

Она коснулась плеча своего идола. Тот спал, укрытый ее старым покрывалом, и стонал, и всхлипывал во сне.

— Это я, — ответил тонкий, почти детский голосок. — Я, новый идол Амита…

Идол шагнул на свет, и Сима увидела, что ростом он не больше пятилетнего ребенка, и еще нетвердо держится на тоненьких ножках. А личико у него красное, сморщенное, как у новорожденного. А голова совсем голая, лишь на макушке торчит хохолок черных волос.

— Я пришел от Амита, — проговорил идол, глядя снизу вверх на Симу темными печальными глазами. — Он просит вас вернуться. Тебя и твоего идола.

И он протянул руку, но не к Симе, а к ее идолу, и коснулся влажных спутанных белых волос…