Дорога так узка, что мы пробираемся по ней шаг за шагом. Но вот горы раздвигаются, и мы переезжаем через Терек по железному мосту. Русло реки здесь очень тесное, вода бурлит и пенится, и она грязновато-жёлтая от извести, — это суп какой-то. У моста попадается несколько спалённых солнцем одуванчиков. Мы выходим из коляски и смахиваем известковую пыль с некоторых из них; чтобы дать им вздохнуть, мы даже приносим в цинковом ведре Корнея воды из Терека и поливаем их. Корней стоит и смотрит на нас и начинает проявлять нетерпение. Вообще мы не делаем подобных глупостей, но на этот раз между нами возник спор, пока мы сидели в коляске, относительно того, сохранилась ли ещё жизнь в этих цветочках, или уже они окончательно умерли? Вот этот-то вопрос мы и решили выяснить. В конце концов Корней оставляет нас, спокойно садится на краю дороги и молча смотрит на нас. Может быть, он думает, что мы совершаем перед одуванчиком какой-нибудь религиозный обряд, раз мы миссионеры.

Оказалось, что в растениях ещё сохранилась жизнь. Когда нас осенила блестящая идея срезать один из цветочков, то мы убедились в том, что в нём сохранилось ещё много соков.

И Корней везёт нас дальше.

Мы закрываем зонтики, потому что солнце снова скрылось за горами. Мы проезжаем мимо нескольких ломовых извозчиков, которые отдыхают; они лежат по обе стороны дороги и спят. Их шестеро, и у всех на животах оружие. По всей вероятности, они выбрали это место, потому что здесь тень. Лошадей они отпрягли, привязали и дали им кукурузы; но одна из лошадей или ничего не получила, или уже съела свой корм, и мы останавливаемся и берём для неё немного корму у других лошадей. В это время ломовики просыпаются, они приподнимаются на локтях, смотрят на нас и разговаривают друг с другом. Когда они видят, что мы делаем, то начинают улыбаться и кивают нам. Потом они встали, подошли к нам и дали обделённой лошади ещё больше кукурузы. Когда мы отъехали, они снова легли.

Но вот мы подъезжаем к Дарьяльскому форту с его круглыми выступами, пушками и часовыми. Я читал, что уже Плиний описывал Дарьяльское ущелье и сильное укрепление Куманию, находившееся здесь и запиравшее проход бесчисленным племенам. Несколько солдат могли остановить целое войско у этого тесного ущелья.

Дорога поднимается всё круче, горы всё теснее и теснее смыкаются вокруг нас — казалось, словно всякая надежда снова когда-нибудь увидать свет окончательно исчезла — над нашими головами виден только маленький клочок неба. Это действует на нас подавляющим образом, и мы невольно умолкаем. Вдруг на одном крутом повороте дороги открывается справа громадный зев, и мы видим совсем вблизи от себя снеговую вершину Казбека с ослепительно сверкающими на солнце ледниками. Он подавляет нас своей громадой и своей непосредственной близостью и стоит тихий, высокий и безмолвный. Нас пронизывает странное чувство, гора стоит, как бы завороженная другими горами, она представляется нам существом из другого мира, и нам кажется, что она стоит и смотрит на нас.

Я выхожу из коляски, держусь за неё сзади и смотрю на раскрывшуюся передо мной картину. В эту минуту меня охватывает головокружение, мне кажется, что я приподнимаюсь над землёй, вишу в воздухе, и у меня является такое чувство, словно я стою лицом к лицу с самим Богом. Царит мёртвая тишина, я слышу только дыхание ветра над вершиной, проплывают тучи, как бы перерезая середину горы, но до её верхушки они не поднимаются. Я бывал и раньше в горах, я бывал на плоскогорье Кардангера и в Иотунхейме, и бывал также в Баварских Альпах, и в Колорадо, и во многих других местах, но никогда я ещё не чувствовал себя до такой степени лишённым почвы; а тут я стою и крепко держусь за коляску. Но вот вершину заволакивает туча, и видение исчезает. Из-за тучи доносится ещё только глухой шум ветра в вершине.

Меня зовут в коляску, и я сажусь...

Я вспоминаю из своего детства, проведённого в Нурланне, одну странную ночь — это была тихая летняя ночь. Я плыл в лодке, но я не грёб, я неподвижно держал вёсла в руках и смотрел перед собой. Все морские птицы молчали, и нигде не было видно ни одного живого существа. Вдруг из под зеркальной поверхности воды высовывается голова, и с неё струится вода. То был морж, но мне показалось, что это какое-то неземное существо, которое неподвижно смотрело на меня своими широко раскрытыми глазами и размышляло о чём-то. Его взгляд напоминал человеческий...

Мы снова переезжаем Терек по железному мосту. Дорога становится здесь значительно шире, и мы видим на полверсты вперёд. Мы круто поднимаемся вверх, дорога теперь проходит приблизительно по середине склона горы, и по ней безостановочно движутся люди, лошади, волы, ослы и всадники с ружьями через плечо. Но человеческого жилья нигде не видно.

У самой дороги пасётся большое стадо баранов, при нём четыре пастуха с длинными посохами. Они очень легко одеты и все в лохмотьях, но на головах у них огромные меховые шапки. Бараны все белые, всё стадо как бы замерло, и животные кажутся камнями среди камней. Может быть, они стоят так, изображая из себя камни, чтобы ввести в заблуждение орлов.

Немного спустя мы видим перед собой станцию Казбек — это целый городок, состоящий из многих домов. Громады гор, как бы оторванных друг от друга, высятся здесь со всех сторон, но склоны их зелёные, и до самой вершины лежит скошенное сено, сложенное в небольшие копны. Бараны пасутся в горах до самого верху, мы видим их на вершинах гор, чуть не в небесах, они кажутся маленькими белыми пятнышками, которые передвигаются с места на место. На одной из вершин стоит монастырь с высокими башнями30, вокруг монастыря снег. Возле станции множество небольших лугов. В Тереке несколько человек купают своих лошадей.

Мы подъезжаем к станции.

Нас сейчас же окружает толпа резвых ребятишек, которые предлагают нам горный хрусталь и разноцветные камни. Мы сделали переезд в сорок три версты и теперь должны отдыхать три часа, Корней отпрягает лошадей. Когда я спрашиваю его, можно ли оставить наши вещи в коляске, то мне кажется, что он делает какой-то неуверенный жест; тогда я нахожу за лучшее взять мелкие вещи в комнату.

Здесь мы обедаем, нам дают прекрасную жареную баранину и великолепный суп, а кроме того ещё очень вкусные пирожки. Но что касается до чистоты, то она оставляет желать очень многого. Слуга в коричневом кафтане и великолепно вооружён; он изо всех сил прислуживает княжеской чете, он даже ставит прибор из накладного серебра. Но стеклянные пробки от бутылок с уксусом и прованским маслом отсутствуют, и добрый слуга заменил их новыми пробками из газетной бумаги. Но его величавая осанка и то достоинство, с которым он ставил на стол всё эти великолепия, заставляли умолкать всякую критику.

Он показывает нам в окно на ледник, который, впрочем, теперь отчасти закрыт туманом.

— Казбек! — говорит он.

На это мы ему киваем, но мы уже знали это раньше; а когда мы спрашиваем его относительно монастыря, который мы видим на горе в снегу, то он отвечает что-то, из чего мы понимаем только, что это русский монастырь. Никто из кавказцев не причисляет себя к русским. И уже столько времени спустя после покорения Кавказа находятся ещё наивные и непримиримые кавказцы, которые говорят, что русские могут жить в их стране только в том случае, если будут вести себя хорошо — иначе нет.

Корней объявляет нам, что мы должны отдыхать до четырёх часов. Мы понимаем кое-что из его слов, да к тому же он большой мастер объясняться знаками. Когда мы держим перед ним наши часы, то он прекрасно понимает циферблат, он поднимает ветку или соломинку с земли и указывает ею на тот час, который мы должны запомнить, и при этом несколько раз называет нам число.

Вдруг раздаётся гром. Немного погодя начинают падать тяжёлые капли дождя, но солнце продолжает светить. Я выбегаю на двор, чтобы спасти от дождя наши вещи, оставшиеся в коляске; но там стоит человек в длинной синей полотняной рубахе, доходящей ему до колен, он смотрит на небо и объясняет, что дождь скоро перестанет; потом он указывает на самого себя и даёт мне понять, что позаботится о наших вещах. Затем он уходит в сарай и возвращается со своим кафтаном, который расстилает над некоторыми чемоданами.