Здесь много хорошо выстроенных каменных домов в один и даже в два этажа. Окрестности голые, каменистые, но вообще это место производит очень приятное впечатление; несколько человек стоят в дверях станционного дома и смотрят на нас. У меня является такое чувство, будто сегодня воскресенье, хотя на самом деле сегодня пятница; люди, стоящие в дверях, имеют такой спокойный и беспечный вид. А может быть, по магометанским порядкам у них сегодня праздник? Мы продолжаем спускаться длинными зигзагами среди горних стен. Телеграфные проволоки, которые всё время сопровождают нас, прикреплены иногда к скале, а иногда уходят под землю, прячась от лавин. Я не иду больше пешком, это слишком замедляет наше путешествие; но в сущности для меня было бы гораздо лучше, если бы я всё время шёл пешком, так как при этом мои нервы менее страдали бы. Навстречу нам попадается почта. Её сопровождает конвой из семи казаков с заряжёнными ружьями, почтальон трубит в свой рог, мы отъезжаем в сторону и останавливаемся, пока мимо нас проезжает почта. Потом мы опять начинаем спускаться с горы.

Корней сидит, опустив вожжи, и тупо смотрит в бездонную пропасть; если одна лошадь поскользнётся, то другая должна удержать её. Я не смею взять Корнея за шиворот и встряхнуть его, потому что внимание его тогда было бы окончательно отвлечено от лошадей. Мне приходится покориться своей участи. Здесь дорога проведена вдоль отвесной горной стены, она лежит на железных балках, она висит в воздухе. Однако мы заметили это только после того, как сделали несколько изгибов вниз по горе; мы закинули головы вверх и посмотрели на дорогу, которую только что проехали. И это зрелище заставило нас содрогнуться.

На одном из самых опасных мест, где даже не было низкой каменной ограды, отделявшей дорогу от пропасти, вдруг вынырнули два маленьких мальчика шести и восьми лет и начали плясать перед нами и кувыркаться. Очевидно, эти маленькие испорченные создания устроили себе здесь постоянный нищенский пункт во время движения. Я очень рассердился на то, что они появились так неожиданно и даже испугали лошадей, которые шарахнулись к стене; а потому я хотел прогнать их своей великолепной владикавказской палкой, но это ни к чему не повело. Они продолжали плясать, и их нахальство дошло до того, что они кувыркнулись даже разок у самого края дороги, где не было стены, отделявшей дорогу от пропасти. Мне не оставалось ничего другого, как дать им несколько шиллингов. Они смотрели на нас широко раскрытыми детскими глазами и с таким видом, словно им и невдомёк, почему у его превосходительства написано на лице такое бешенство. Выманив деньги, они снова заползли за стену на самом краю пропасти, где у них, по-видимому, был крошечный кусочек скалы, на котором они могли стоять. По всей вероятности, они стали ждать другой коляски, чтобы снова выскочить неожиданно на дорогу и проплясать свой опасный танец.

Вдоль внутреннего края дороги, куда светит солнце, растёт щавель и жестокий чертополох; на каждом шагу попадается одуванчик и синяя фиалка, необыкновенно красивая и нежная; ниже нам попадается красный клевер. Наш спуск продолжается час за часом, хотя лошади всё время бегут рысью. Через три часа приблизительно мы выезжаем наконец на более ровную дорогу, мы на станции Млеты, где должны отдыхать. Млеты находятся на высоте 1 500 метров над уровнем моря; следовательно в эти три часа мы спустились на 1 500 метров от вершины горы. Солнце здесь сильно печёт. Кроме одеял, мы скинули с себя всё, что только было возможно.

Корней хочет отдыхать четыре часа. Я вскрикиваю от удивления и долго качаю перед ним головою. Тогда Корней указывает на солнце и даёт понять нам, что зной сделается нестерпимым, но что через четыре часа жара начнёт спадать; он же во всяком случае обязуется доставить нас к вечеру на станцию Ананури. Мы раздумываем над этим и изучаем нашу профильную карту: до Ананури ещё сорок вёрст, но тридцать пять вёрст этой дороги спускаются круто под гору, а потому этот путь мы сделаем очень быстро, — мы даём Корнею согласие на четыре часа отдыха и киваем ему в знак того, что всё хорошо.

В Млетах телеграф состоит из четырёх проволок. Перед нашим окном стоит усыпанная ягодами рябина, а в нескольких шагах от станции растёт орешник; но больше нет никакой растительности. Здесь теперь время сенокоса; и излишне большая толпа рабочих возит сено с лугов. Млеты — большое местечко, может быть, самое большое в горах; но грязь здесь, как и в других местах, невероятная. Когда нам пришлось по необходимости вытереть наши ножи и вилки о салфетки, то оказалось, что и салфетки для этого не годятся, их пришлось выбросить, и мы пустили в ход наши носовые платки. Однако и здесь еда была очень вкусная, не надо было только задумываться над тем, как кушанье приготовлялось в кухне.

В то время, как мы сидели и ели в комнате, вдруг появляется господин, который стоит и смотрит на нас. Мы также смотрим на него и не можем опомниться от удивления: это был наш спутник по поезду, офицер, который должен был нас сопровождать через горы, но свернул в Пятигорск. Его как-то передёрнуло, когда он узнал нас, и он повернулся и вышел из комнаты, не сказав ни слова. После того, как мы приехали на станцию, никто больше не приезжал туда, следовательно офицер был здесь уже до нас, и это обстоятельство было для нас загадкой. Неужели он прервал своё пребывание в Пятигорске раньше времени и воспользовался тем временем, которое мы провели в Владикавказе, чтобы опередить нас? И зачем он затруднял себя всем этим, чтобы избегнуть нас? Мы вовсе не жаждали его общества. Зачем он остановился в Млетах?

Когда я после обеда сидел один на веранде и курил, офицер появился в дверях передней и подошёл прямо ко мне. Он приподнял фуражку и сказал по-английски, что я, вероятно, удивлён, видя его здесь. Я ответил, что, в сущности, не задумывался над тем, где следовало бы быть в настоящее время господину офицеру. Тогда он молча продолжал смотреть на меня, но уже не спрашивал больше ничего.

— А вы недолго пробыли в Пятигорске? — сказал я, чтобы быть хоть сколько-нибудь учтивым.

— Нет, — ответил он, — я кончил там дела раньше, чем предполагал.

Так как я сидел, а он стоял, то я также поднялся; но, постояв так с минуту, я повернулся к нему спиной и вошёл в дом.

Офицер последовал за мной.

В передней была лестница, которая вела во второй этаж, офицер остановился у этой лестницы и пригласил меня пойти с ним наверх.

Сначала я хотел идти в столовую и представиться обиженным на этого незнакомца; но потом мне вдруг пришло в голову, что я в России, и что, по всей вероятности, многие русские во многих отношениях отличаются от других людей.

— Что вам угодно? — спросил я.

— Будьте любезны пойти со мной в мою комнату, — ответил он вежливо, — я хочу сообщить вам кое-что.

На одно мгновение я задумался, но потом последовал за ним, несмотря на то, что лицо его мне было противно.

Когда мы вошли в его комнату, то он закрыл окна и двери, хотя было очень жарко.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал он. — Конечно, вы очень удивились, увидя меня здесь. Но, как я вам уже говорил, я кончил свои дела в Пятигорске раньше, чем рассчитывал.

— Об этом вы мне действительно уже сообщали, — ответил я.

— Я искал там одного человека, но не нашёл.

— Какого человека? И какое мне дело до этого?

— Хорошо. Впрочем, позвольте вам сказать сейчас же, что я желаю говорить в вежливом тоне.

Я засмеялся и спросил:

— В самом деле? Очень вам благодарен.

— Вы, конечно, обратили внимание на то, что когда я только что вошёл в столовую внизу, то вздрогнул, увидя вас. Я только притворился.

— Вы притворились? Вот как!

— Я уже раньше знал, что вы находитесь в столовой.

— Ну, так что же из этого?

— Если я оставил поезд и свернул на Пятигорск, то это ещё не значит, что я выпустил вас из виду.

Мне это стало надоедать, и я спросил:

— Однако, послушайте, голубчик, что вам от меня нужно?