Откуда исходила эта непоколебимая твердость, эта железная уверенность в победоносном завтрашнем дне? Ответ один: социализм делает человека сильным.

Каждая статья в этом сборнике воспринимается как удар в лицо фашистского полубога фюрера. Он рвался к Москве. Но армия страны социализма возьмет Берлин.

Давать врагу отпор, жить впроголодь, мучиться из-за судьбы близких приходилось долго, иногда, казалось, невыносимо долго. Но разгневанный советский человек все же возобладал, взращенные фашизмом люди-автоматы покатились назад.

В этой связи стоит коснуться одного вопроса, который нередко ставили и ставят за рубежом. Можно ли объяснить могучий боевой дух советского народа в ходе войны 1941-1945 гг. ненавистью к немцам как нации? Нет, это было бы грубой ошибкой.

Правда, внезапное нападение Германии потрясло советскую общественность, в том числе, разумеется, писателей и публицистов. Между тем ни в одной из содержащихся в сборнике статей или очерков не найти ни следа вражды к немцам как к народу. Германофобство полностью отсутствует. Социалистический патриотизм авторов никогда не переходит в шовинизм, и в этом тоже отражается та моральная сила, которая помогла одержать победу.

Шовинисту обычно свойственна наглость, но когда его ставят на колени, в нем столь же отчетливо выявляется трусость. Одно почти всегда запрятано в другом. Но социализм и шовинизм несовместимы.

Да, в ряде статей в сборнике встречаются крепкие слова, проклятия по адресу нацистских захватчиков, этих растленных ничтожеств, овладевших механизмом танков и самолетов и возомнивших себя сверхчеловеками. Но, скажем еще раз, к немецкой нации, породившей Гете, Бетховена, Канта, это не относится. Эсэсовцы, гестаповцы, палачи из лагерей смерти - это не олицетворение немецкой нации, а ее позор, и советские люди за редким исключением это понимали.

Милитаристам и эсэсовцам они ничего не прощали, как не прощают по сей день. Михаил Шолохов называет одну из своих корреспонденции "Наука ненависти". Он пишет со слов советского лейтенанта Герасимова, сказанных в 1942 г.: "И воевать научились по-настоящему, и ненавидеть, и любить... Казалось бы, любовь и ненависть никак нельзя поставить рядышком... А вот у нас они впряжены и здорово тянут! Тяжко я ненавижу фашистов за все, что они причинили моей родине и мне лично, и в то же время... люблю свой народ... Вот это и заставляет меня, да и всех нас, драться с таким ожесточением, именно эти два чувства, воплощенные в действие, и приведут к нам победу".

Продвигаясь вместе с войсками на запад, советские публицисты видели своими глазами, что делали на чужой земле гитлеровцы. Вот отрывок из отчета Василия Гроссмана после посещения лагеря смерти в Майданеке близ Люблина вслед за освобождением этого польского города советскими войсками.

"...Шеф крематория Мунфельд даже жил в крематории. Трупный запах, от которого задыхался весь Люблин, не смущал его. Он говорил, что от жареных трупов хорошо пахнет.

Он любил шутить с заключенными.

Встречаясь с ними в лагере, он ласково спрашивал:

- Ну, как, приятель? Скоро ко мне, в печечку? - и, хлопая побледневшую жертву по плечу, обещал: - Ничего, для тебя я хорошо истоплю печечку...

И шел дальше, сопровождаемый своей собачонкой.

- Я видел, - рассказывает свидетель Станислав Гальян, житель соседнего села, мобилизованный со своей подводой на работу в лагерь. - Я сам видел, как обершарфюрер Мунфельд взял четырехлетнего ребенка, положил его на землю, встал ногой на ножку ребенка, а другую ножку взял руками и разорвал, - да, разорвал бедняжку пополам. Я видел это собственными глазами. И как все внутренности ребенка вывалились наружу.

Разорвав мальчика, Мунфельд бросил его в печь. Потом стал ласкать свою собачонку".

Можно ли было прощать фашистам после такого?

И все-таки, страстно ненавидя гитлеровцев, передовая советская общественность уже тогда не сомневалась, что в Центральной Европе рано или поздно возникнет новое, антифашистское германское государство, которое будет другом СССР.

Хотел бы коснуться здесь еще одного вопроса, который может зародиться в умах читателей сборника. Нетрудно заметить, что некоторые из побывавших на фронте в начале войны авторов писали больше о тех боях, которые уже тогда оканчивались успешно для советских войск. Старшее поколение об этом вспомнит. Известно, между тем, что в масштабах всего фронта советские армии тогда отходили на восток. Кроется ли здесь какое-то противоречие?

Нет. Совинформбюро об отступлении в своих сводках сообщало, и вся страна о положении знала. Стратегия Верховного командования была в тот период направлена прежде всего на то, чтобы всячески задерживать врага, где только можно и как можно дольше, изматывая его, пока не будут накоплены силы для перехода в решающее контрнаступление.

Именно таким боям, в которых удавалось на какое-то время задерживать вермахт, и уделяли в то время свое главное внимание советские очеркисты. Для них это было тем более естественно, что они были уверены в победе советских войск в предстоящих решающих сражениях - как это вскоре и подтвердилось в битве под Москвой. Сомнениям не было места. Надо было к тому же поддерживать боевой дух в тылу. Коммунистическая партия, социалистический строй научили народ выдержке и оптимизму, основанному на правильном социально-историческом анализе, и это плюс сила воли, несомненно, сыграло в ходе событий важнейшую роль.

События второй мировой войны на других фронтах в Европе особенно ясно показывают, какое огромное значение имеет своевременная закалка боевого духа народа, которому угрожает агрессия. Достаточно вспомнить о том, как быстро в 1940 г., сразу же после первых успехов вермахта на Западном фронте, пала тогдашняя Франция, государство Рейно, Петена и Вейгана. Все в стране, по существу, рассыпалось в несколько дней. Французская буржуазия капитулировала немедленно, и в Париже, затем в Виши делали все, чтобы обескуражить также рядовое население. Только вспыхнувшее вопреки капитулянтам народное движение Сопротивления вновь мобилизовало французов и они внесли свой вклад в дело разгрома фашизма.