Да и чего стоят сами нортумбрийцы! Эта гремучая смесь народов, преимущественно норманнов и саксов, яростно защищала свою независимость. Они не без удовольствия дразнили спесивых чистокровных саксов тем, что слишком много пили, говорили на грубом наречии и отказывались подчиняться придворным правилам игры.

Порой буйные нортумбрийцы преуспевали в своем сопротивлении. Но не в последние годы, напомнила себе Идит. О нет. Не в последнее время. После битвы при Брунабуре девять лет назад, когда тысячи викингов, скоттов и валлийцев погибли, пытаясь сбросить ярмо тиранов, Нортумбрия так и не смогла по-настоящему оправиться.

Идит услышала за собой шорох чьих-то шагов и едва не сомлела от испуга. Пораженная, она прижала ладонь к груди, чтобы умерить дико забившееся сердце, а потом засмеялась, увидев, что за ней по пятам шел всего лишь Принц, радостно виляя хвостом.

Она продолжала идти в направлении большого зала, в душе мечтая как-нибудь избежать встречи с хозяином этого унылого замка и спрятаться до утра в четырех стенах своей комнаты. Но делать нечего, придется побороть глупые страхи и подчиниться требованию Эйрика, вздумавшего отпраздновать грядущую свадьбу. Будущий супруг уже прислал ей три настоятельных напоминания о том, что наступило время присоединиться к нему за высоким столом.

Последнее напоминание прозвучало совсем резко, если верить безыскусной честности Годрика, пересказавшего его.

— Скажи ей, чтобы она спустила сюда свою постную задницу, иначе я сам оттащу ее вниз на плече. Или, что еще лучше, поднимусь наверх, чтобы на свой лад отметить это событие, и я имею в виду вовсе не кружку эля.

Мужлан!

Она пыталась убедить Гирту спуститься и передать Эйрику, что у нее желудочные колики, но преданная наперсница на сей раз оказалась несгибаемой и не захотела участвовать в обмане вместе с Идит.

— Просто немыслимо, что ты так позоришь господина, нарядившись в какую-то дрянь к праздничному столу, — неодобрительно кудахтала она перед ее уходом. — Да еще и оскорбляешь его своим опозданием. Это попахивает презрением. Ты могла хотя бы смыть этот ужасный запах со своих волос. Боже мой, Идит, даже мне невмоготу находиться рядом с тобой.

Изобразив на лице омерзение, Гирта оставила ее, якобы для того, чтобы проследить за приготовлением пищи, но скорее всего желая избавиться от сурово настроенной хозяйки.

Если бы у женщин было больше выбора в жизни!

Но деваться некуда. Идит прекрасно понимала, что если бы даже ее супруг был безобразнее жабы, Святая церковь и закон саксов ни на йоту не поступятся в своем требовании, что жена должна подчиняться мужу. Подчиняться! Что за безобразное слово! Вот почему женщина, подобная ей, должна постоянно прибегать к уверткам, спасаясь от внимания похотливых мужчин.

Нехорошие предчувствия донимали встревоженную душу Идит. Несмотря на веские причины, вынудившие ее на обман, ей было мучительно трудно изображать из себя некрасивую старуху.

Покажутся ли эти причины разумными Эйрику?

Едва ли, ответила сама себе Идит. Мужчины лелеют свою гордость, будто драгоценный привесок, и беда той женщине, которая как-то уязвит их самолюбие и выставит их в смешном свете. Идит предчувствовала — нет, знала это наверняка, — что Эйрик впадет в бешенство, когда обнаружит, что она вела с ним нечестную игру. Его не хватит на то, чтобы взглянуть на ее маскарад в комическом свете, и чем дольше будет она его дурачить, тем сильнее будет его ярость.

Но что ей оставалось? Признаться до свадьбы и пойти на риск, что он порвет их брачный договор? Нет, придется притворяться, по крайней мере, еще три недели. А потом она постарается придумать, как половчей открыть ему свое истинное лицо — так, чтобы его гордость не была никоим образом уязвлена.

Даст Бог, ей удастся благополучно пережить этот вечер и она вернется до свадьбы в Соколиное Гнездо. Но даже если обнаружится ее настоящий возраст, надо держаться так, чтобы он считал ее особой весьма неприятной: незачем поощрять его похоть. И это будет не так уж нечестно, пыталась она убедить себя.

А сейчас главное — как-то продержаться до утра.

«Святая Матерь Божия, помоги мне, и я клянусь тебе усмирить свою гордыню. Я больше не буду передразнивать отца Бенедикта. Или смотреть свысока на слабовольных женщин. Или…»

Идит поняла свою ошибку в первое же мгновение, как вошла в большой зал и увидела нахмуренные лица мужчин, нетерпеливо ожидавших ее прихода, чтобы можно было начинать пир. Она забыла про одно важное обстоятельство: пока она тянула время, у Эйрика и его рыцарей было предостаточно времени, чтобы напиться эля на пустой желудок. Раздосадованные задержкой, они накопили немало желчи, которая вылилась в непристойные реплики, свист, брань и гогот, сопровождавшие ее, пока она проходила с красным лицом к возвышению.

— Ворон потерял всякое терпение, миледи, — выкрикнул какой-то молодой рыцарь. — Ты пригладишь ему взъерошенные перья?

— Нет, пусть она лучше погладит жесткую шишку у него между ног, — быстро подхватил шутку корявый, немолодой воин, тот самый, которого она выбранила накануне за вонь.

Остальные громко загоготали этой остроте. Красивый, светловолосый рыцарь встал и преградил ей дорогу; несомненно, это был представитель викинговой стороны семейства Эйрика. Все мужчины были уже изрядно пьяны, включая и смазливого норманна, который нетвердо стоял на ногах. Не успела Идит пройти мимо него, как этот деревенщина громко рыгнул, а затем спросил нарочито громко, чтобы слышали все его приятели:

— Госпожа пчельница, ты позволишь хозяину отведать этой ночью твоего меда? — И потом рухнул на свое место, оглушительно гогоча над собственной шуткой.

— Нет, — хрипло заорал другой, когда она проходила мимо. — Она научит нашего господина делать свой собственный мед.

— Бззз… Бззз… Бззз… — зажужжали все хором, стуча кубками.

Наконец Идит пробралась мимо них, надменно вздернув подбородок, но со слезами обиды на глазах. Где же Гирта, единственная союзница в этом замке? И почему Эйрик не мог остановить эти грубые шутовские выходки? Ведь он обручился с ней, а значит, должен защищать от подобных оскорблений. Конечно же, должен, кричала она в душе.

В памяти у нее всплыли, как на грех, и былые оскорбления, воспоминания, которые Идит считала давно забытыми. Какой наивной была она в те дни! Правда, она никогда и не надеялась, что ее друзья простят ей любовную историю со Стивеном, однако к такой жестокости прежняя благополучная жизнь ее не подготовила. Ничего удивительного, что она сама и ожесточилась за все эти годы!

Она с достоинством вскинула голову и не позволила себе забиться в уголок, чтобы зализывать свои раны. Не собиралась она и позволять таким людям впредь обижать ее.

Сощурившись и моргая, она стала отыскивать Эйрика сквозь дым, щипавший глаза. Поистине придется что-то сделать с этим, когда она станет хозяйкой: расширить отверстие для дыма или устроить какие-то вытяжки, решила она, вытирая глаза тыльной стороной ладони. В зимние месяцы тут, вероятно, и вовсе дышать невозможно.

Наконец ее глаза встретились с глазами суженого, и она тут же поняла, почему Эйрик не стал вмешиваться и защищать ее. Хотя он и сидел в небрежной позе, откинувшись на спинку высокого стула и праздно барабаня пальцами по столу, его стиснутая челюсть и жесткий блеск в глазах свидетельствовали о слепой ярости. Идит слегка затрепетала, но стоически заставила себя подняться по ступенькам на помост. Ох, Святая Матерь.

— Прошу тебя, прости мое опоздание, — заявила Идит, собрав все свое самообладание, когда наконец встала перед ним. — Я страдала от желудочных колик, не очень сильных, милорд.

Он лениво поглядел на нее сквозь прищуренные глаза, даже не трудясь подняться, затем процедил сквозь зубы такое ругательство, на какое не решились бы в ее присутствии даже неотесанные купцы.

Она застыла.

— Ты возвышаешься в своих глазах, когда унижаешь обрученную с тобой женщину по примеру своей свиты? — язвительно поинтересовалась она и с отвращением махнула рукой на нижнюю часть зала, где рыцари открыто пожирали их глазами, по-прежнему выкрикивали какие-то непристойности или просто жужжали, изображая пчел. — Временами я могу говорить слишком откровенно, но к такому грубому обращению вовсе не привыкла.