— Голубые глаза! Черные волосы! — вскипел Эйрик. — Осторожней, женщина, не забывайся. Ты тратишь мое время на эту нелепую болтовню о внешности. Да я вовсе не желаю венчаться, а уж тем более на хриплоголосой, тощей гарпии. И это мое окончательное слово. — Он встал, давая понять, что разговор окончен.

Надежды Идит испарились под этими насмешливыми словами, и на нее снова нахлынула паника. Вот опять она позволила отвращению перед вынужденным браком затуманить себе разум.

— Погляди, — торопливо сказала она, сунув ему в руки пергамент. — Может тогда ты увидишь, что отвергаешь мое предложение легкомысленно, и призадумаешься?

Эйрик ответил ей каменным молчанием, но в конце концов взглянул на написанное, отставив от себя лист на длину вытянутой руки. Быстро пробежав глазами по словам и цифрам, он растерянно опустился на стул и громко воскликнул:

— Ради Святого Губерта, что это такое?

Идит считала, что документ и без того красноречиво говорит сам за себя, поскольку наверху ясно написаны слова «Брачный договор». Может, он не умеет читать?

— Это приданое, которое я предлагаю, если ты согласишься на брак, — гордо объяснила она, вздернув подбородок.

Эйрик долго смотрел на нее недоверчивым взглядом, затем снова вернулся к документу и прочитал вслух:

— «Пятьсот манкузов золота; двести долевых наделов земли, примыкающей к Равенширу с севера; двести локтей багдадского шелка; три коровы; двенадцать быков; пятнадцать рабов, включая мастера-каменщика и кузнеца; пятьдесят пчелиных маток вместе с сотней тысяч рабочих пчел и десятью тысячами трутней». — Он вопросительно взглянул на нее, насмешливая ухмылка искривила ему губы. — Пчелы? Что мне делать с пчелами?

— На них я сделала себе состояние, милорд. Не надо свысока судить о том, в чем не смыслишь.

Он положил документ на стол, затем поднес пальцы к усам, откинулся на спинку стула и пристально поглядел на нее. Наконец заговорил, осторожно подбирая слова:

— И в самом деле впечатляет. Я имею в виду приданое, что ты предлагаешь. Странное дело, не подозревал, что Соколиное Гнездо так процветает.

И тут он улыбнулся. Улыбка получилась очень приятной, невольно призналась себе Идит. Выразительные его глаза сверкнули на миг искренним весельем. Поистине теперь она могла понять, почему женщины тают у его ног, если он удосуживается направить на них свое без промаха разящее обаяние.

— Известно ли королю о твоем богатстве? Наверняка его совет не преминет содрать побольше налога.

Идит отмахнулась от его двусмысленного комплимента:

— Соколиное Гнездо очень маленькое хозяйство, но я веду его очень рачительно. А все богатство, которое у меня имеется, идет от пчел. Последние несколько лет стали особенно прибыльными, когда выросла слава моего эля, меда и восковых свечей. Особенно хороший доход мне приносят свечи-часы.

— Ты сама занимаешься и торговлей?

— Да, занимаюсь. У меня свой человек в Йорке, но никогда не мешает приглядывать за людьми, занимающимися твоими делами.

Эрик засмеялся и недоверчиво покачал головой. Идит недовольно вскинула подбородок:

— Ты находишь что-то смешное в разумном хозяйствовании?

— Нет, мне забавно глядеть на тебя, миледи, и на все твои несуразицы.

— То есть?

— Ты бесцеремонно врываешься в мой замок без приглашения, шипишь на всех как еж. Ты оскорбляешь моего пса, мой эль, лично меня и мое достоинство и все же просишь жениться на тебе. Ты высокородная особа, а пачкаешь себе руки торговлей. И… — Он заколебался, не желая зайти слишком далеко.

— Так что еще? Не смущайся. Давай будем абсолютно честными друг с другом.

— Ну, мне нередко доводилось слышать, как тебя называли Серебряной Жемчужиной Нортумбрии благодаря твоей сказочной красоте, но только я ее не вижу.

Идит поежилась от его безжалостного, но честного признания. И правда, она делала все, что могла, лишь бы скрыть те остатки красоты, которые еще сохранились. И ничего, что он нашел ее отнюдь не привлекательной, хотя это все-таки ее задело. Просто дает о себе знать ее былое женское тщеславие, успокоила она себя и, еще больше сгорбив плечи, спросила:

— Что-нибудь еще?

— Да. — Нерешительно помолчав, Эйрик продолжал: — У тебя все повадки закоренелой монахини, которая никогда не раздвигала ноги перед мужчиной, а мне говорили, что в юности ты отличалась распутством. Я просто не могу себе представить, чтобы такая, как ты, могла оказаться под мужчиной, не говоря уж о том, чтобы родить ублюдка.

Идит на миг закрыла глаза, не слишком готовая к тому, что будет упомянут ее сын Джон. Она знала, что о мальчике непременно зайдет речь, если Эйрик согласится на брак. Он-то и был, в сущности, причиной того, что она вынуждена искать этого отвратительного альянса. Однако надеялась, что эта тема всплывет постепенно, в свое время.

— Да, у меня есть сын, — признала она, глядя ему прямо в глаза. — А что, Джон может послужить помехой моему браку?

Эйрик обвел край кубка длинным, красивым пальцем, продолжая ее изучать. Идит отметила, что мизинца у него на руке нет. Он был отсечен. У самого основания и, судя по всему, давным-давно. «Интересно, — рассеянно подумала она, — потерял ли он его в сражении, или так, случайно?» Ее мысли были прерваны неторопливой речью, Эйрик тщательно подбирал слова:

— Если бы я встретил женщину, на которой захотел бы жениться, ребенок не был бы мне помехой. Хотя я солгал бы, если бы стал утверждать, что не предпочел бы невинную деву женщине с прошлым. А впрочем, кто я такой, чтобы судить других? Я сам отмечен печатью ублюдка да еще родил двух внебрачных дочерей. — Он одарил ее кроткой улыбкой. — Так что, кажется, мы с тобой одного поля ягоды.

Идит скрипнула зубами и сжала кулаки так крепко, что ногти больно впились в нежную кожу ладоней. Ей захотелось высказать ему все, что она думает о его отцовстве и двух внебрачных детях. Ведь ее сын родился внебрачным не по ее вине. А вот он, неженатый мужчина, мог бы дать дочерям законное положение в свете. О, у нее прямо чесался язык сообщить ему, с какого он поля, и не ягода, а сорняк, один из тех неразборчивых и бессовестных самцов, которые считают свой мужской орган даром Господним и вонзают его безнаказанно в каждую девицу, которую угораздит перебежать им дорогу. Нет, она не обманывалась — он презирает ее. Ей ли не знать, как женщины страдают от внебрачных связей, даже если к ним приводит не насилие, а пустые, сладкозвучные обещания.

Однако она не могла высказать свои мысли вслух. Не теперь. Нужно во что бы то ни стало получить его согласие на брак. А уж после обручения ему придется выслушать ее мнение насчет его внебрачных дочерей.

Ее голос прямо-таки лучился вежливостью, когда она спросила:

— М-м-м? И где же теперь дети?

— Лариса живет неподалеку с графом Ормом и его семьей. Ей восемь лет.

— А теперь, когда ты вернулся в Нортумбрию, она будет с тобой?

Эйрик неопределенно пожал плечами:

— Пока еще не решил. Будет зависеть от того, останусь ли я в Равеншире.

«Какой бессердечный! — подумала Идит. — Как он мог бросить маленькую девочку на попечение чужих людей? Бедняжка! И почему ему бы не остаться в Равеншире?» Впрочем, его отсутствие будет ей на руку, если они женятся. Ей не хотелось, чтобы новообретенный супруг надоедал ей и вмешивался в ее жизнь.

— А второй ребенок?

Краткая вспышка сожаления мелькнула в его взгляде.

— Эмме только шесть лет. Она живет в приюте в Йорке, уже с трех лет. Моя сводная сестра Раин и ее муж, дядя Селик, присматривают там за ней. — Голос его дрогнул.

Это обстоятельство ошеломило Идит.

— Но зачем приют для такого маленького ребенка, да еще не настоящей сироты?

Лицо Эйрика потемнело.

— Я надолго уезжал из Равеншира, а дома, куда я мог бы ее отдать, не нашлось. К тому же Эмма не может говорить, и в приюте с нею занимается Раин, которая умеет это лечить. — Он резко и решительно добавил: — Я больше не желаю говорить об Эмме.